Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

— Ты не понимаешь, как все сложно.

Ота пожал плечами.

— Я доверяю вашим советам, Амиит-тя. Доверяйте и вы моим решениям.

На миг распорядитель заметно скис, но тут же рассмеялся. Оба замолчали. Да, так и есть. Не время проявлять слабость. Ваунёги убили двух его братьев и отца, пытались убить и Маати. А за ними — гальты. И библиотека. Какая-то книга, свиток или манускрипт стоили всех этих жизней, денег и риска. К тому времени, как солнце скроется за горами, Ота узнает, наделят ли его властью уничтожить Гальт, превратить их дома в шлак, а города — в руины. Одно слово Семаю — и все случится. Нужно будет лишь забыть, что и у них есть дети и жены, что гальты, как и хайемцы, любят и предают, лгут и мечтают. А ему совесть не дает казнить убийцу собственного отца.

Он укусил персик.

— Молчишь, — тихо заметил Амиит.

— Думаю, как будет сложно.

Ота доел мякоть, выбросил косточку в сад и ополоснул руки в миске с водой, откуда взял персик. К двери подошли стражники в церемониальной кольчуге и мрачнолицый служитель Совета в простых черных одеждах.

— Ваше присутствие требуется в зале Совета.

— Скоро увидимся, — сказал Амиит.

Ота одернул одежды, глубоко вдохнул и принял позу благодарности. Служитель молча отвернулся, и Ота последовал за ним в конвое стражников. Они шли медленно и торжественно через пустые залы с высокими потолками и стенами серебреного стекла. Стучали сапоги, позвякивала кольчуга. Постепенно воздух заполнили ропот голосов и людской запах, смешанный с ламповым маслом. Служитель в черных одеждах повернул за угол и распахнул двери в зал Совета. На кафедре стоял Господин вестей.

На отдельном возвышении ждало черное лаковое кресло — трон хая Мати. Ота держался прямо, так, словно в голове его не роились мысли, словно душу не разрывали противоречия. Он подошел к кафедре и поднял глаза. Господин вестей оказался ниже, чем Ота думал, но его голос разнесся далеко.

— Ота Мати! Признавая вашу кровь и право на престол, мы, высшие семейства Мати, решили распустить Совет и уступить вам трон, принадлежавший вашему отцу.

Ота принял позу благодарности и лишь потом осознал, что она слишком небрежна для такого торжественного момента. Отбросив эти мысли, он вошел на возвышение. На второй галерее захлопали, и вскоре воздух задрожал от рукоплесканий. Ота сел на неудобное черное сиденье и провел взглядом по залу. Тысячи лиц, и все повернуты к нему. Старики, юноши, дети. Знатнейшие семьи города и дворцовые слуги. Одни ликуют, другие потрясены. Кое-кто, как показалось Оте, почернел от досады. Ота увидел Маати и Семая с андатом. Столы Камау, Ваунани, Радаани, Сая и Дайкани окружили радостно кричащие люди. Стол Ваунёги был пуст.

Не все поверят, что он невиновен. Не все поклянутся ему в верности. Ота смотрел на эти лица и видел перед собой годы собственной жизни в тесных рамках ежедневных нужд.

Он уже знал, сколько услышит смешков за спиной, пока не свыкнется с новыми обязанностями. Ота попытался принять вид одновременно милостивый и серьезный — и даже не усомнился, что не преуспел.

И ради этого, подумал он, я отказался от всего мира.

А потом в дальнем конце зала он увидел Киян. Она, пожалуй, одна не рукоплескала. Только тепло и чуть снисходительно улыбалась. Ота смягчился: среди бессмысленного ликования и пустой радости Киян — его тихая гавань. Теперь ей ничто не угрожает, они вместе, и их ребенок будет жить в безопасности и любви.

Если трон хая — расплата за все это, такую цену он готов заплатить.

Когда Маати Ваупатай снова поехал в Мати, стояла зима.

Дни были краткими и морозными, небо часто загораживала ширма облаков, плавно переходящая в горизонт. Снег давно покрыл дороги, реки и пустые поля. Возчик гнал собачью упряжку по толстому слою ледяной глазури. Маати сидел на санях с навощенными полозьями, втянув руки в рукава и поплотнее завязав капюшон, чтобы воздух успевал нагреваться. Маати помнил: главное — не вспотеть. Мокрая одежда сразу замерзнет, а это немногим лучше, чем бегать по сугробам голышом.

Они делали привал чуть ли не в каждом постоялом дворе и предместье. Маати знал, что в зимних городах Хайема намеренно ставят дома так, чтобы от одного жилья до другого было не больше дня пути — даже в канун Ночи Свечей, когда темнота длится в три раза дольше света. Только сейчас, поднимаясь по низкому въезду в снежные двери, Маати по-настоящему оценил мудрость этого решения. Ночь в поле в северную зиму, может, и не убьет того, кто здесь родился и вырос. Северяне знают, как выкопать в снегу укрытие и согреть воздух, не промокнув. Маати бы просто погиб. Поэтому он старался брать проводнику с упряжкой лучшие комнаты и еду. Вечерами, когда приходило время ложиться в кровать среди одеял и спящих собак, Маати бывал утомлен от холода не меньше, чем после дня работы.

Путь, который летом занял бы несколько недель, начался перед Ночью Свечей и закончился к середине оттепели. Дни и ночи Маати сливались — яркая, слепящая белизна чередовалась с теплой и тесной темнотой. В конце концов ему стало казаться, что он путешествует во сне и в любой миг может проснуться.

Когда вдали возникли темные башни Мати — черточки туши на белом пергаменте, — поэт с трудом поверил глазам. Маати уже потерял счет дням. Он ехал то ли целую вечность, то ли едва начал путь. Он раскрыл капюшон, несмотря на жгучий мороз, и смотрел, как башни становятся толще и объемнее.

Переезда через реку Маати не заметил: мост наверняка превратился в обычный сугроб. И все же реку они пересекли, потому что вскоре попали в сам город. На заснеженных улицах дома казались короче. Другие упряжки тянули большие сани, заполненные коробками, рудой или снедью. Даже в суровую зиму в Мати кипела жизнь. Уличные торговцы привязывали к подошвам кожаными ремешками широкие сетки и так ступали по снегу. Слышались громкие разговоры, лаяли собаки, скрипели башенные цепи…

Этот город был совсем незнаком Маати, и все же в нем была некая красота, страшная и суровая. Жители города могут гордиться, что сумели устроить хорошую жизнь среди зимнего запустения.

Лишь покрытые патиной медные купола над кузнями остались без снега — огонь горнов не склонялся даже перед зимой.

По пути во дворец хая Мати проводник миновал бывший дом Ваунёги. Из снега торчали обломки стены. Маати даже почудилось, что на камнях осталась копоть. Мертвые тела давно убрали. Ваунёги, оставшиеся в живых, рассеялись по миру и поступят мудро, если больше никому не назовут свое истинное имя. Остов дома вызвал у Маати дрожь, почти не связанную с укусами мороза. Это сделал Ота-кво — или сделали по его приказу. Так было нужно, твердил себе Маати. Другого пути он не видел. И все же руины вызвали в нем тревогу.