Наталия Белкина - Сердце-океан

Я разыскала старика как только последний гость покинул Леранья-Рес. Пора было начинать действовать. Не смотря ни на что…

— Как насчет шелка?

— Я не нашел его, — безнадежно развел он руками. — Не знаю, куда он делся. У сына я не могу спросить, не наведя его на подозрения.

— Его нет в сокровищнице?

— Нет. Белого шелка нет. Возможно он перевез его в Рим, в свой дом.

— Нет белого? А какой-нибудь есть?

Агриппа потупился и засопел.

— Что нет никакого?

— Есть, но… Только красный. Красный как кровь…

Мне словно снился какой-то сон, бессмысленный сон.

— Красный?!! В самом деле?! Агриппа, ты что?! Ты в своем уме?! Что ты пророчишь мне?!

Так наверное и должно было случится. Мечта не может сбыться полностью, таков закон подлости. Даже здесь, за черт знает сколько световых лет от Земли, он действовал безотказно. Кровавые крылья — вот оно, то, что должно быть, что суждено. Но даже это не удержит меня здесь. Оставаться в Леранья-Рес я не могла даже лишней минуты. Теперь не могла. Все изменилось.

— Ты не станешь делать птицу?

— Стану, Агриппа, еще как стану! Меня это не остановит. Как насчет остального?

— Все есть.

— Это судьба… А на что ты рассчитывала? Все именно так и должно быть.

— Ты с кем говоришь?

— Что?

— О какой такой судьбе ты толкуешь?

— Я о кровавых крыльях, Агриппа. Ты что сам не понимаешь? Это — Судьба!

— Да это судьба! — напыщенно подтвердил старик. — Ты же — Птица Дилей!

— Но ведь она же погибла! Меня ждет та же участь!

— Она погибла с честью и свободой!

— Да. С честью и свободой… так и должно случится. Другого конца у бигару быть и не может… Я схожу с ума, Агриппа.

Но я не свихнулась. Мне не дала это сделать работа. А она начинала кипеть. Старик помогал мне, как мог, но силенок его часто не хватало. Приходилось что-то изобретать, придумывать. Это отвлекало меня от печальных мыслей. А вынужденная отчаянная осторожность и риск вливали в кровь так необходимый мне адреналин. И все же, время то вспоминается мне смутно как будто в тумане. Ведь я была безнадежно больна.

Это было глупо — влюбиться в собственного хозяина, я и сама это прекрасно понимала. Но уж сколько раз твердили миру, что любовь зла, да что толку? Впрочем, в моем случае она вовсе и не была зла. Мой хозяин был самым замечательным человеком из всех, что мне приходилось встречать на проклятом Эмброне. Я не была уверена и в том, что даже на родной Земле я знала хотя бы одного человека, хоть отдаленно напоминавшего мне Марка.

Он не был деспотом, не был тираном. Я не могла отыскать в нем хотя бы один недостаток. Единственное, что разделяло нас — это лишь то, что я была бигару, а он — рабовладельцем. И поэтому я приказывала себе выбросить из головы всю эту чушь о любви. Потому я и принялась так рьяно за постройку своей птицы. Она должна была стать настоящим, материальным, ощутимым символом моей свободы. А любовь — она сковывала меня, связывала по рукам и ногам. Иногда со страхом понимала я, что думаю о хозяине гораздо чаще, чем о своей собственной свободе.

Говорят, что влюбленные становятся глупыми и суеверными. Так оно и есть. Услышав об алом шелке, я тут же уловила в этом тайным, да даже скорее вполне явный, знак. Этот знак пророчил мне смерть или того хуже — страдания. Эта кровавая птица могла унести меня слишком далеко отсюда. Так почему же я не жалела сил и энергии, что построить ее? Для чего я терзала саму себя? Бигару… Это я — бигару, с океаном вместо сердца, с океаном, который так жаждет спокойствия и мира, но зачем-то снова и снова вздымает волны, снова топит в своих волнах корабли своих собственных надежд…

Я не стремилась увидеться с Марком. Я выполняла свою работу до полудня, а потом исчезала. Никто и не спрашивал меня, куда и зачем. Словно не только весь окружающий мир перестал существовать для меня, но и я для него. Была лишь она — моя алая птица, был он — но о нем лучше не думать. Иногда мне казалось, что я начинаю забывать о нем. Я с горькой радостью отмечала, что вот уже полчаса не вспоминала о Сагдоре. Но эти жалкие полчаса сменялись потом бессонными ночами и стесняющей тоской.

Иногда в мой непроглядный туман удавалось пробиваться Агриппе. И в эти моменты, не такие уж и редкие, впрочем, я начинала подозревать, что старик не так глуп, каким хочет казаться. Однажды он спросил лукаво, но же время вполне серьезно:

— Уж не влюбилась ли ты в моего сына?

— А почему же именно в него? — поинтересовалась я, не собираясь отпираться. Все равно Агриппа был мне не страшен.

— А в кого здесь еще влюбляться? — удивился он. — Тебе давно уже пора было влюбиться. И уж конечно — в него!

— Что ты в этом понимаешь?!!

— О!!! Я- то? Многое? Ведь Марк — мой сын! А значит похож на меня, ну, в молодости, конечно…

— А может быть он похож на мать? — усомнилась я. В последнее утверждение верилось с трудом.

— Скромность, я вижу, не в чести на вашей планете.

Я хотела быть ироничной, собиралась обратить разговор в шутку, как это часто бывало, когда мы болтали с Агриппой. Ну, как можно было его вообще серьезно воспринимать? Но сегодня он меня удивлял. Он не собирался смеяться или шутить. С совершенно не характерным для него выражением лица он преградил мне путь и спросил:

— Может быть, ты уже не хочешь улетать?

Я не стала раздумывать.

— Хочу. И сейчас, как никогда!

— Но почему? Может быть, и не стоит вовсе? Может быть, забыть о нашей затее?

— Ты уже не хочешь сбежать отсюда?

— Я ведь и не собирался. Я ведь только тебе помочь хотел. Только не пойму: почему ты хочешь теперь сбежать, если любишь?

Хороший вопрос!

— Странно, что ты не понимаешь, мой дорогой Агриппа, — сказала я почти равнодушно. — Какое меня ждет будущее? С тех пор как мы последний раз разговаривали с ним о Юлии, я больше не видела его. Ни сегодня — завтра он уедет в Рим и тогда меня уж точно ничто здесь не удержит!

— Я не слышал, что он собирается обратно в Рим.

Моя птичка была почти готова. Оставалось лишь натянуть алый шелк: дело двух-трех дней. Я оглядела трубчатый каркас. Он был крепким, я знала. Я сама все скрепляла, склеивала и связывала; сама тысячу раз все проверяла; сама тянула время. Я могла бы улететь еще несколько дней назад.

— Ты должна ему все рассказать! — заявил вдруг старик, вновь обращая на себя мое внимание.

— Что рассказать? Что собираюсь уйти из Леранья — Рес?

— Что любишь его!

Я присела на бугор и внимательно посмотрела на Агриппу. Мне показалось, я должна именно сейчас очень доходчиво объяснить ему: почему я не должна этого делать. И тем более — он!

— Послушай: что измениться? Мало ли здесь и в Риме рабынь, который обожают его? А я, как ты сам сказал, тем более далека от совершенства. Он предпочитает проводить время со своими плотнотелыми наложницами.