Роберт Сальваторе - Демон пробуждается

— Дай знать, если он будет приставать к тебе, — сказал Грейвис девушке, ставя перед ней три кружки эля. — Ты не обязана улыбаться ему, если не хочешь.

Киска кивнула и снова улыбнулась. Она знала, что Грейвис прав; все зависит от нее, а не от клиентов. Но знала она и другое: в «Друге» существует определенная атмосфера, и меньше всего девушке хотелось создавать сложности для Грейвиса и Петтибвы, своих спасителей.

Она взяла поднос и направилась к угловому столику. Любитель подмигивания и похлопывания при виде нее скорчил рожу и расхохотался.

— Может, позабавимся, когда огонь в камине угаснет, — это прозвучало не как вопрос. — У меня завалялся лишний золотой.

Его приятели снова заржали.

Не обращая на них внимания, Киска расставляла на столе кружки.

— Или два золотых. Ты того стоишь, а?

Видя, что девушка по-прежнему не обращает на него внимания, мужчина грубо схватил ее за руку.

Другой рукой она стиснула его запястье и с силой выгнула его, заставив освободить свою руку. Дальше все развивалось так быстро, что он даже не понял, что именно происходит; к тому же спьяну перед глазами у него все плыло. Внезапно он потерял равновесие и спустя мгновение уже сидел на полу, а хорошенькая официантка повернулась к нему спиной и направилась к стойке. Его приятели взвыли от восторга.

Киске были неприятны его приставания, но еще неприятнее была мысль о том, что Петтибва наверняка нашла бы другой выход из положения, получше. Может, она сказала бы, что два золотых при ее-то достоинствах — это просто смешно. Или, может, заявила бы, что в жизни не ляжет в постель с мужчиной, понятия не имеющим, что означает слово «мыться».

Петтибва отвязалась бы от него вежливо, тонко, выставив его глупцом, но сделала бы это так хитро, что сам он, наверно, в первый момент даже ничего не понял бы.

Теперь же мужчина просто брызгал слюной. Киска расслышала слово «шлюха» и не удивилась, увидев, что Грейвис и несколько завсегдатаев заведения с угрюмыми физиономиями направляются к угловому столику.

Пьяницу заставили извиниться перед ней, что он и сделал, неискренне, конечно, а потом Грейвис выставил его вместе с приятелями на улицу.

Возможно, тяжелее всего для Киски было то, что множество молодых людей тут же выразили готовность защитить ее честь. В особенности старался красиво одетый, холеный молодой человек, с умными светло-карими глазами и прекрасными манерами, явно свидетельствующими о его благородном происхождении. Он улыбнулся девушке и предложил себя в качестве ее защитника. Она и прежде украдкой поглядывала на него — как он сидел, как двигался — и ничуть не сомневалась, что он прекрасно владеет висящим на бедре мечом и по одному ее слову изрубил бы всех троих пьяниц на куски.

Киска понимала это и, наверно, должна была бы радоваться, но дело в том, что она терпеть не могла оказываться в центре внимания. И еще она терпеть не могла, когда ее опекали, изображая из себя бескорыстных героев, а на самом деле — Грейвис не в счет — желая того же самого, что и выставленный на улицу пьяница. Просто «защитники» действовали более тонко.

Она проработала еще час, а потом, заметив, что улыбка так и не появилась на лице девушки, Грейвис по доброте душевной предложил ей сегодня пораньше лечь спать. Киска стала возражать, жалея Петтибву, на плечи которой в этом случае легла бы вся тяжесть работы, но та лишь рассмеялась и чуть ли не силой выставила ее через боковую дверь туда, где находились их личные комнаты. Благодарно глядя на нее, Киска поверх округлого плеча Петтибвы опять взглянула на того самого нарядно одетого молодого человека. Не спуская с нее взгляда, он поднял стакан, показывая, что пьет за ее здоровье.

Внезапно смутившись, она торопливо скрылась за дверью.

Вся суета переполненного зала осталась позади, и наконец-то девушка была одна. Почти одна, к сожалению, потому что Греди Чиличанк был дома, вышагивал по своей маленькой комнате.

Киска вздохнула: меньше всего сейчас ей хотелось встретиться с Греди. Это был довольно привлекательный молодой человек лет тридцати — то есть вдвое старше Киски. Внешне он выглядел как сильно помолодевший Грейвис, но тем разительнее отличался от него по характеру. С самых первых дней ее появления в этом доме девушка испытывала неловкость в его присутствии. Нет, он не приставал к ней, как пьяница в таверне, и даже не строил глазки, как тот холеный красавчик. За все четыре года Греди ни разу не посмотрел на цветущую молодую женщину с откровенным желанием. Держался всегда вежливо — слишком вежливо. Даже натянуто. Став постарше, она поняла, в чем тут дело: Греди опасался, что она станет ему соперницей в смысле прав на наследство.

Причем сама по себе гостиница его мало интересовала, он даже появлялся здесь нечасто. Но деньги любил, и Киска понимала, что, если Грейвис и Петтибва оставят «Друга» ей, хотя бы на правах частичного владения, Греди это никак не устроит.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, появляясь из своей комнаты.

Речь у Греди была правильная, не то что простонародный говор его родителей. Киска понимала, что он причислял себя к людям более высокого звания. Строил из себя важного человека и нередко проводил время в дорогих заведениях рядом с замком герцога, да и в самом замке ему случалось бывать. Внезапно у Киски мелькнула мысль, что тот хорошо одетый молодой человек в зале был знакомым Греди; возможно, даже пришел сюда по его приглашению.

— Что, вся работа кончилась? — продолжал допрашивать ее названый брат.

Киска прикусила нижнюю губу; она терпеть не могла его снисходительного тона.

— За этот вечер я сделала больше, чем ты за полгода, — ответила она.

— Уж кому какая судьба, — с оттенком высокомерия заявил Греди. — Одним всю жизнь трудиться, а другим жить и радоваться.

Киска решила, что нет смысла с ним спорить. Она покачала головой, швырнула фартук на кресло, надела плащ и вышла в ночь.

С залива дул холодный ветер, стуча в окна двух- и трехэтажных домов огромного города. Палмарис был вторым по размеру в королевстве Хонсе-Бир после Урсала, резиденции короля, расположенной выше по реке, хотя оба эти города уступали гигантским многонаселенным городам королевства Бехрен. Киску, выросшую в деревне, где собравшиеся вместе десять человек считались столпотворением, Палмарис подавлял своей многолюдностью. Даже прожив здесь четыре года и зная каждую улицу — в том числе и те, от которых следовало держаться подальше, — привыкнув к запаху моря и бодрящему влажному ветру, девушка не воспринимала этот город как свой дом. Несмотря на всю любовь четы Чиличанк, город не мог заменить ей деревенской хижины, воспоминание о которой хранилось в самой глубине ее сердца. Она любила Грейвиса, Петтибву и даже Греди, но первые двое не были — да и не могли быть — ее родителями, а Греди, это она знала точно, никогда не станет ей подлинным другом.