Иней Олненн - Книга 2. Быль о Холодном Огне

— Дарк, — отвечает тот внезапно охрипшим голосом, — а его вот — Рилг. Ранен он.

— Слыхала, — отвечает Велскья, подошла к Рилгу, по волосам его пальцами пробежала, по лбу, по смеженным векам и за спину бросила:

— Накорми гостя, мил-друг мой, а Скрон только завтра есть сможет.

Дарка усадили за стол, и появилась перед ним разнообразная еда: свежий хлеб, копченый окорок, жареная рыба, белый сыр и желтое масло, душистый мед и молодое вино. Но прежде всего этого Велскья поднесла ему кружку с подогретым отваром из целебных трав со вкусом приятным и каким-то знакомым — не то ягод, не то сока березового.

Потом Дарк делил с хозяином ужин, в то время как хозяйка хлопотала над приготовлениями одной ей ведомых снадобий. А когда они насытились, сказала:

— А теперь ступайте-ка вы из избы, помочь мне ничем не поможете, а только мешать будете.

— Лучше ей не перечить, — шепнул Дарку рыбак. — Да и то правда, помощи ей от нас никакой, пошли-ка лучше места наши поглядим.

А за дверью уже ночь зачернелась, на небо выкатила луна, да такая яркая, как зимой, от скал на поля легли длинные тени. Посвежело. Еще громче заговорил водопад, запахло мокрыми листьями. Где-то в спутанных ветках лещины заливался песней соловей. Мир и покой царили в Светлом доле, словно и не было войны и голода, пыльных дорог и бесконечных смертей, словно отчие дома еще стояли нерушимые, и в семьях никого не оплакивали… Дарк тяжело вздохнул и не сразу заметил, что рыбак смотрит на него пристально, словно загадку какую-то разгадать пытается, и говорит потом:

— Есть у меня для тебя вещь одна, давно припасенная.

— Какая вещь? — спрашивает Дарк удивленно, а рыбак уже по тропе в долину спускается.

Вышли они в луга, а там уже туман сизым покрывалом лег, травы высокие вымочил. Пока шли они по этим травам, людской ногой не тревоженным, Дарк по пояс словно в реке искупался, а аромат стоял такой, что голова кружилась, а сердце песен просило. Эльялад врачевал его душу, зачерствевшую, задымленную, отравленную гибельной памятью о пути, по которому гнала его жизнь.

Пришли они к роще березовой, что в темноте белела стройными станами, а рыбак все вперед идет, не останавливается. Как ступил Дарк под сень деревьев тех, так трепыхнулось его сердце, словно в дом вошел, в котором жил когда-то, а в груди воспоминания неясные заворошились, подобно сну, что давно видел, а потом забыл. Все тело его напряглось, стремясь удержать и разгадать эти воспоминания, но они все равно не давались, ускользали.

Березы тихо шептались между собой, ветер в листве игрался, луна сквозь кроны пробивалась и белыми пятнами укладывалась под ноги. Хотел Дарк спросить у рыбака, куда они идут, да не решился, а сердце все щемило непонятной тоской, и становилась она все сильнее.

Но вот расступились вдруг деревья, и открылась поляна, лунным светом залитая, а на поляне дуб стоит — великан древний, с корой седою, корнями, как старческие руки, узловатыми. Стоит, не шелохнется, не то спит, не то думу думает.

— Это сверич, сердце Светлого дола, — вполголоса говорит рыбак. — Его желудем принес из Махагавы Эрлиг Белый Тур, в нем память о его родине, землях, что лежат за снежными перевалами Магранны. Богатый то край был, красивый, люди в нем жили могучие, воинственные, с богами не заискивали, но уважали их силу и мудрость, за то и боги их уважали, оттуда все предки наши пошли.

Дарк смотрит на рыбака, а рыбака нет и в помине, вместо него — муж ликом суровый и гордый, высокий, выше Дарка, в плечах сажень косая, а в глазах — огонь шалый, какой только в битве горячей бывает. Видно, такими и были воины Эрлига, пришедшие за ним путями многотрудными через горные хребты в Долину, что в сердце своем войну носили и нескоро клинки на соху обменяли.

Дарк на шаг отступил, к поясу потянулся, где меч обычно висел, а меча-то и нет, в избе у знахарки оставил.

— Кто ты? — спрашивает у диковинного рыбака, но ведь и рыбаком его назвал потому только, что тот рыбу в реке ловил, а на самом деле?

— Имя свое я тебе уже сказал, — отвечает рыбак, что не рыбак вовсе. — А что меча с собой не взял — поправимо. Попробуй-ка вот этот.

Обошли они дуб кругом, и видит Дарк камень, белый, как старая кость, а из камня наполовину клинок торчит, чистым лезвием лунный свет отражает.

— Возьми-ка его, — велит рыбак, а сам в сторонку отошел и ждет, что будет.

Долго смотрел Дарк на этот клинок, гадая, кто его в камень упрятал и зачем. И пока он глядел, заволновалась, зашумела роща, ветер окреп, и пробудился дуб-исполин, хозяин дола. Зашевелились, заскрипели ветви его, посыпались листья, ветер закружил их, разбросал. А по земле дрожь пошла, да по лугам, да по скалам, забилась, застонала в берегах Запретень, взревел Крутой водопад, и эхом отозвалось ущелье, будто славное воинство Эрлига Белого Тура трубило в рога, возвещая о своем приходе в новые земли.

Но Дарк ничего этого не видел и не слышал. Он смотрел на меч, как на свою судьбу, и страшился взять его, и уже готов был отступить, но словно неведомая сила толкнула его в спину, он сделал шаг вперед и, сам не ведая, что делает, со всего размаху ударил по камню кулаком. Брызнула кровь, хрустнула кость (руки ли? камня ли?..), и раскололся камень надвое, и грозным белым светом засияло лезвие, и загорелись по нему Крепкие Руны — Руны Смерти.

Тут тишина упала, все успокоилось, и сказал Эстир-рыбак:

— Это Гуннхвар, меч Эрлига Белого Тура, первого короля Долины. Веками хранится он в Эльяладе, у корней дуба-оберега. В лихие времена бессмертные вручили его Эрлигу, и с тех пор Гуннхвар дается только воину духа, отмеченному судьбой. После Эрлига это был Ливал — герой, сдержавший нашествие людей из-за моря, и третьим стал Бринк, покоривший могучие и суровые силы Древнего леса на востоке Лигрии. После них ты не первый, подвергшийся испытанию, но ты первый, кто выдержал его. И раз Долине вновь понадобился Гуннхвар и держать его будет рука ормита, — значит, беда велика, и пришло время героев. Возьми его.

Ни один мускул не дрогнул на лице Дарка, лишь потемнели глаза. Вольный искатель сокровищ лабиринта, лишенный семьи и отчего дома, он почувствовал, как рушится весь его мир, как уходит свобода одинокого волка, а на смену ей вторгается неведомое, непрошенное и оттого обжигающее болью. Мука исказила лицо Дарка, отныне ему суждено было измениться. Порезанные пальцы сомкнулись на черной рукояти, и первая кровь, которую испил Гуннхвар, была кровь его хозяина — Дарка-ормита.

— Есть ли надежда? — глухо спросил Дарк. — Не поздно ли?

— А ты погляди сюда.

Дарк нагнулся к камню и в его тени увидел то, чего не заметил прежде: молодой дубок, крохотный, он упрямо тянулся к солнцу и с младенчества учился мудрости у своего отца — старого дуба.