Тиа Атрейдес - Дети Грозы

В глазах Шу плескалась растерянность, остатки страха и отчаянное любопытство вперемешку со смущением. Она приняла приглашение заглянуть в душу — осторожно, словно по ободку фарфоровой хмирской вазы, она скользила по его чувствам и воспоминаниям. Не умея прочесть все слои, не слыша слов и улавливая лишь смутные образы, она на ощупь изучала его. И — он чувствовал отклик — открывалась навстречу.

С колдуньи тоже падали маски. Не так много, не так изощренно. Но много больше, чем мог себе представить четырнадцатилетний Дайм Маргрейт. Там, за упрямством, высокомерием и авантюризмом, он видел не только одинокую испуганную девочку, но и юную женщину — ее нежность, жажду любви и доверия, готовность отдать всю себя. И едва зародившееся сияние любви. К нему. Нити цвета зари тянулись навстречу, сплетались с его собственной любовью. Такой же юной и уязвимой…

Его ладони горели болью. Негой. Жаждой. Он хотел ласкать обжигающе прохладную кожу, пить пряную цикуту дыхания. Мир кружился водоворотом, затягивал его — в любовь, в боль. В отчаяние и надежду. Через пропасть длиной в пол ладони — разделяющую сейчас и никогда.

Не в силах противиться, Дайм притянул ее к себе и коснулся сомкнутых губ, словно лезвия кинжала. Она вздохнула, вздрогнула и ответила на поцелуй… и через мгновенье отпрянула.

— Дайм? Почему? Что? — шептала она, заглядывая ему в глаза и осторожно проводя пальцами по скулам.

Он ошеломлено молчал, пытаясь понять: что это было? Куда девалась боль, поначалу острая до темноты в глазах?

— Дайм! Тебе больно? Это из-за меня, да? — в ее голосе прорывались слезы.

— Нет, Шу, нет! Что ты, — опомнился он. — Это печать верности… и… кхе корр!

Голос сломался, взгляд сам собой уперся в траву.

— Тебе больно меня касаться?

— Касаться женщины, Шу. Я не имею права на детей… никакой возможности… — он не смел поднять глаз, сбивался, торопясь сказать, пока стыд и боль не лишат голоса. — Бастард… отец дал мне шанс сохранить разум и видимость свободы. В обмен на верность. И никакой угрозы трону… не только жениться — я не могу быть с женщиной. Никак. Никогда…

— Никогда… — она повторила приговор. Медленно, тихо. Поверив — сразу и безоговорочно. — Дайм?

Он поднял голову — тяжело, как золотой слиток с клеймом имперской казны: профилем Кристиса. Страх переливался ртутью в висках, выплескиваясь дрожью губ и рук.

— Прости. Прости, Шу. Я не должен был… если… если кто-то узнает…

— Нет. Никто.

Оба замолчали.

Упрямо задранный подбородок, сердитые синие молнии, сжатые в ниточку губы, упавшие на лоб шелковые пряди, запах близкой грозы — Шу казалась невероятно прекрасной. И невероятно желанной.

— Шу, я… из меня не выйдет ни мужа, ни любовника. Как бы мне того ни хотелось…

— Я поняла, Дайм. Ну… мы же друзья, да?

— Я люблю тебя. Я не хотел… не думал, что это возможно… — Дайм снова поймал ее руки и прижал к губам. — Если бы… Шу! Я сделаю для тебя все, что только смогу. Даже больше. Ты же видишь…

— Не надо, Дайм, не… — она отняла руку и стерла что-то мокрое с его щеки. — Я тоже люблю тебя. Ты же видишь.

Шу улыбнулась — робко, едва-едва.

— Можно мне поцеловать тебя, Шу?

— Тебе же больно, — отпрянула она. — Не надо…

— Плевать. — Дайм обнял ее за плечи и привлек к себе. — Не так уж и больно…

Он целовал волосы, вдыхая терпкий осенний аромат, и понимал: не так уж и соврал. Почти не больно. Но как же сладко! Чувствовать всем телом ее тепло, слышать биение сердца, ощущать ладонями, как загорается ее кожа — от его прикосновений. Купаться в завораживающих потоках ее любви и желания.

Зарывшись рукой в ее волосы, он поймал приоткрытый рот губами. Она вздрогнула вместе с ним — вспышка боли едва не погасила сознание. И схлынула, оставив лишь отзвук, несравнимый с привычной пыткой женских прикосновений.

Он пил свой первый настоящий поцелуй и пьянел. Нежданное счастье, дар Светлой! Самые изысканные ласки прелестных юношей не могли сравниться со вкусом любимых губ, с нежностью любимых рук.

Но через несколько мгновений Шу оттолкнула его.

— Дайм? Ты… тебе очень больно! — Она задыхалась и дрожала, переливаясь от ослепительно голубого до исчезающего фиолета. — Я не могу…

— Да нет же! Шу… — Он снова обнял ее, не давая вырваться. — Ты чувствуешь мою боль? Тебе самой больно? Или…

— Мне — нет. — Шу покраснела и засияла еще ярче. — Я же темная. Мне нравится… — Она опустила глаза, прикусила губу и сердито помотала головой. — Так нельзя.

— Чш… можно. Все можно.

Дайм замолчал. Он держал ее крепко, как никогда не позволял себе держать женщину, и присматривался к сплетению потоков. С ними творилось нечто несусветное. Печать действовала, как и положено, превращая для него женщину в полыхающую алым статую. Но вместо сжигающего до углей жара — боль, не больше чем от порки, и острое, терпкое наслаждение — словно изысканное вино.

Хотелось смеяться и плакать одновременно: светлый и темный магистры защитили свое творение от светлой и темной магии, но не предусмотрели встречи с сумрачной. Темная часть Шу поглощала его боль и наслаждалась ею. А светлая утишала ее и щедро отдавала свое удовольствие. Если бы Шу могла так же просто погасить действие последнего слоя печати! Но магистры построили запрет на слишком простом и надежном принципе, чтобы его могла обойти любая, самая диковинная магия. Лишь сломать, но тогда жизнь маркиза Дукриста не будет стоить и гнутого медяка — и ни ему, ни его возлюбленной не удастся скрыться от гнева Императора даже у Красных Драконов Хмирны.

— Ты не темная, любовь моя. Ты сумрачная. Самая чудесная на свете сумрачная фея! — Послав к оркам все сомнения и размышления, Дайм подхватил Шу на руки и закружил. — Тебе вкусно?

— Да! Что ты творишь? Дайм! Дайм…

Он поймал свое имя губами и бережно опустил Шу на траву.

— Люблю тебя. Моя Шу, моя фея…

Уснув под ласковое журчание Чифайи, принцесса не слышала, как друзья зовут её. Не знала, что Эрке и Баль ищут ее по саду, не решаются зайти в чащу, что выросла на месте ухоженного парка, ощетинилась колючками, заплела тропинки лианами.

Шу снились удивительно светлые сны, полные радости и покоя. Ей снился молочный туман над высокой травой, залитая рассветным золотом река. Белобрысый мальчик играл на деревянной флейте, сидя на ветке ивы. Чарующая мелодия плыла над водой, лепила из тумана фей и единорогов, манила в сказочный мир без начала и конца. Там было так тепло, так уютно и безопасно… и ветер шептал: спи, Шу, моя прекрасная Шу…

— … моя Шу… — утро наступило шепотом у виска, надежными объятиями, биением пульса под щекой и белопенным облаком магии, качающим её, словно младенца в колыбели.