Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Бродячий Мостик

Сегодня Лиза снова отправилась домой пешком, то петляя узкими улочками, то выходя на широкие проспекты. «Вот интересно, — размышляла она, — если смотреть прямо перед собой, на людей, на витрины, на светофоры, на машины, то вроде бы обычный город Петербург. А вверх посмотришь — совсем другое дело…» Так оно и было: Радинглен, казалось, все время пытался проступить сквозь привычные питерские пейзажи. То в глаза бросалось какое- нибудь причудливое окно, то линия крыши над чердаком казалась странно знакомой, то вдруг манила подойти поближе старинная кирпичная кладка или высокая арка, за которой виднелся двор с забытым фонтаном. А иногда вдалеке, над каким-нибудь сквером, маячила причудливая башня или освещенный эркер, и тогда Лизе и впрямь казалось, что волшебный город начинается совсем рядом, вон там, и нужно сделать шаг и сразу попадешь туда. И она долго-долго смотрела вдаль и грустно думала: «На самом- то деле не все так просто — а жалко!»

Дома, делая геометрию, Лиза рассеянно подняла взгляд на висевший у нее над столом список класса с телефонами — очень удобная вещь! — и зеленым фломастером зачеркнула «Царапкин» и вписала «Конрад». Не то чтобы Лиза была так уж педантична, но когда делаешь ненавистную геометрию, поневоле ухватишься за любой повод отвлечься. Вечером Бабушка, зайдя зачем-то к Лине к комнату, прищурилась на зеленую надпись и спросила: «А почему Конрад, Эльбет?» Тон у нее был как будто довольно безразличный, но Лизе почему-то показалось, будто появление этой фамилии в классном списке произвело на Бабушку неизгладимое впечатление. А когда Лиза рассказала о случившемся на биологии (об «Оу!» она умолчала, снова внутренне фыркнув), на лице у Бабушки появилось выражение глубокой задумчивости. Лиза давно не видела ее такой озадаченной. Потом, после долгой паузы, Бабушка наконец произнесла:

— Конрад? Царапкин? Да-да, мама у него певица… Надо же, совершенно не помню, как он выглядит.

Лиза показала Костю на прошлогодней классной фотографии.

— Угу, — все так же задумчиво произнесла Бабушка. — Ага. А этот симпатичный толстый мальчик — не тот ли, что иногда носит за тобой рюкзак? У него еще фамилия…

— Лёвушка Аствацатуров, — со вздохом сказала Лиза. Почему-то после ссоры общаться с Левушкой стало гораздо сложнее: все время приходилось следить за собой, чтобы не проговориться про Радинглен.

… На следующее утро Костя Конрад-Царапкин пришел в школу с новеньким стулом под мышкой и мрачно отнес его в кабинет биологии.

А в пятницу, в субботу и в понедельник он не пришел в школу вовсе. К сломанному школьному имуществу это не имело никакого отношения.

Утром в пятницу Костя Царапкин, который теперь предпочитал, чтобы его именовали Константином Конрадом, и только так, пришел из дома в ужасном настроении. А какое может быть настроение, если все твои надежды не оправдались? Еще совсем недавно Костя считал себя самым несчастным человеком на свете. С тех пор, как мама ушла из театра и стала петь в том клубе, где платили деньги, но была «бездуховная атмосфера», она появлялась дома только поздним вечером и тут же начинала отчитывать сына — предлог всегда находился, будь то двойка, пятно на школьной форме или съеденный холодным обед. Мама и так все время была недовольна жизнью — по крайней мере, до прошлой недели, когда неожиданно выяснилось, что у Кости все-таки есть папа, да еще такой загадочный. «Теперь-то конечно, — хмуро думал Костя, — только друг на друга и глядят, а на меня ноль внимания… Разве что за завтраком и поговоришь…» С папой, разумеется: мама Надя воспользовалась возможностью блаженно отсыпаться после вечерних выступлений в клубе «Гнездо кукушки» и переложила на вернувшегося мужа миссию Утреннего Кормления Сына. Слышала бы она, какие разговоры происходили за завтраком!

— Опять яичница, — Костя уныло ковыряет вилкой в бело-желтом натюрморте. — А я хлопья хочу с молоком, эти… «Золотые»… Их по телевизору рекламируют.

— А «Тайд» с «Колдрексом» не хочешь? — мирно осведомляется Конрад-старший, священнодействуя над кофейной туркой. — Их ведь тоже по телевизору рекламируют!

— Пап, а когда мы пойдем ролики покупать? — меняет тему Костя. — И скутер?

— Вообще-то сейчас зима, — пожимает плечами папа Конрад. — И зачем тебе и то, и другое? Ты что, собираешься кататься на роликах и на этом… как его… на этом самокате одновременно?

— Но у всех есть ролики и скутер, а у меня нет!

Папа Конрад смотрит на сына, задрав брови:

— Не слишком оригинальный принцип накопления личного имущества…

Такие вот разговоры. А про личное имущество было непонятно. Совсем.

— Чего? — не в первый раз переспросил Костя. — Не, пап, ну правда. Я бы во дворе катался, там снега нету… пацанам бы дал покататься тоже… — поспешно приврал он под пристальным взором папы.

— С тобой же никто не играет, или я ошибаюсь? — уточнил папа. — И я даже знаю, почему. Надя мне все рассказала!

Костя сник. В компанию во дворе его действительно перестали принимать после одной особенно выдающейся драки. Сам Костя так и не понял, из-за чего сыр-бор разгорелся: насмотревшись Брюса Ли и Джеки Чана, он попробовал скопировать какой-то эффектный удар в дворовой потасовке и неожиданно для себя вывихнул противнику руку. После громогласного скандала родителей поверженного врага с мамой Надей Костя остался в гордом одиночестве.

— А с Гариком ты, кажется, уже не общаешься?

Костя в ответ только помотал головой, надеясь, что расспросы дальше не пойдут. Ходить в гости к Гарику Горшкову, единственному человеку в классе, с которым Костя поддерживал хоть какие-то отношения, в общем, было мало радости: конечно, у Гарика можно было до окоченения играть в компьютерные стрелялки и до одури гонять ужастики по видику, но Гарик был зануда, и родители его тоже были зануды. Да и вообще водиться с кем-то, от кого тебя тошнит, только ради бесплатных развлечений — это вовсе никакая и не дружба. Конечно, Костя бы предпочел, чтобы у него был свой собственный компьютер и видик… и еще скутер, пожалуй… и ролики… и тогда он бы сам выбирал, с кем ему водиться. Но с мамой об этом разговора лучше было не затевать.

А на большие перемены в жизни с появлением папы, оказывается, рассчитывать не стоило. Хотя Косте и была обещана смена фамилии и много чего еще, в школе по-прежнему была тоска смертная, а папины воспитательные меры оказались еще почище маминых.