Дмитрий Денисов - Изначальное желание

— Никто этого не знает, даже я, — пожал я плечами. — Или же я могу вернуться в ином облике.

— Мне нравится этот, — она ладошками обхватила мое лицо. — Ты такой милый…

— Я?! Милый?!

— Да.

— Вот уж где сказочница!

— Нет, ты милый.

— Такой милый, что все от меня шарахаются.

— Лишь глупцы, кто смотрит глазами, — настойчиво повторяла она. — Кто смотрит сердцем — тянутся к тебе.

Я взглянул на нее ласково и нежно. Ну как можно обижать ее? Как можно отказывать ей? Как можно рушить ее надежду?

Но и оставаться я не могу, иначе перестану быть тем, кем являюсь. Причем она сразу потеряет ко мне интерес. Ведь девушки тянутся к силе, неважно, в чем выраженной: в красоте, в богатстве, в уме, в таланте. Но они тянутся к изначальной силе, сами того не ведая.

…впрочем, как и все остальные.

— Тем более, я обещал королю явить чудо? — спохватился я.

— И что ты намерился сделать? — от нее запахло острым любопытством. На миг оно даже затмило ее тоску и печаль.

— Говорю же — чудо.

— Но что именно?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Пока не знаю.

— Снова будешь пинками выбивать рыцарей? — настроение ее улучшалось.

— Может и буду. Посмотрим.

— Значит, ты вернешься?

— Если и вернусь, то ненадолго. Я ведь объяснил уже.

— Но… что мне делать? — она выглядела крайне растерянной.

Я заглянул в ее бездонные голубые глаза.

— Что и раньше — любить жизнь. Так ты выразишь любовь ко мне. Люби Годдриха, выйди за него замуж. Тем самым ты опять выразишь любовь ко мне. Или найди другого. Или еще что-нибудь сотвори и получи радость. Или печаль, если угодно печалиться. Словом, это неважно. Главное — ты будешь помнить обо мне.

— Мне никто не нужен, — шептала она.

— Лишь сейчас.

— Всегда.

— Тогда ты отяготишь меня, — скорбно вздохнул я. — Я буду чувствовать за собой вину. Ведь я лишу тебя простого человеческого счастья.

— Я уйду в монастырь и буду тебя дожидаться там, — нашлась Эдолия.

— Дело твое, — кивнул я, расправляя ее мокрые локоны. — Только…

— Что?

— Пусть это будет мужской монастырь.

Она резко отпрянула, всколыхнув темную воду.

— Ах ты… ах ты… негодяй! Да как… как ты мог такое сказать?!

— А чего? — прикинулся я дураком. — Я бы с радостью ушел дожидаться тебя в женский.

— Да я… да я… ах ты…

Я снова притянул ее к себе и обнял. Она отбивалась, брыкалась, брызгалась, но все же снова утихла на моей груди. Я улавливал манящий аромат ее волос, запах ее кожи, блеск ее глаз. И стук ее сердечка.

— Пойми же, Эдолия: жизнь — это череда желаний. Они вспыхивают, затем воплощаются. Затем снова вспыхивают. И снова воплощаются. Но есть изначальное желание, которое дает им всем толчок. Так вот я ищу его, странствуя по миру. Оно очень простое, я чувствую. Оно витает где-то рядом, всякий раз, когда я слышу: «Я хочу, я желаю». Оно везде. Его даже не нужно искать — его нужно понять. Но чтоб понять — нужно искать. Потому я и ищу. Но если завершу поиски, то все мое существование прекратится, оно навсегда лишится смысла. Я могу попросту исчезнуть. Не уйти, не пропасть в соседнем городе, а именно — исчезнуть. Понимаешь, Эдолия? То есть ты лишишься не только героя, но и надежды увидеть его.

Она надолго умолкла. Я наполнил кубок, сделал несколько глотков, предложил ей. Она безмолвно взяла, тоже отпила. Ей стало легче.

— Ладно, — полумрак вздрогнул от ее шепота. Она взволнованно дышала. — Я все поняла. Но только одно скажи — кто ты?

— Это неважно.

— Для меня это теперь важнее всего, — призналась она. — Так кто ты?

— Тот, кого ты видишь, — без заминки выдал я.

Она пропустила мое высказывание и вонзилась проницательным взглядом.

— Ты тот, кого я ждала?

— Разумеется, — успокаивающе молвил я.

— Слава Богу! — она опустила взгляд и прижалась сильнее.

— Раз я здесь, — добавил я. — Но если бы Годдрих в свое время не струхнул, то здесь был бы он. Ты же сама говорила, что уже готова была отдаться ему. Героем стал бы он.

— Но его здесь нет, — облегченный вздох всколыхнул ее грудь.

— Потому что ты не захотела. Или он…

— Я ждала тебя!

— Но он больше похож на героя. Он красив, могуч, силен, богат, великодушен, благороден…

— Ты мой герой, — резко отрубила она. — И сила твоя гораздо больше, чем графа Тильборского.

— А если я применю ту силу и превращусь в него?

Эдолия подняла голову, с вызовом посмотрела мне в глаза, слегка нахмурилась.

— Ты не посмеешь!

— Я знал нечеловеческие муки, — вспомнилось мне. — Я их терпел и превозмог. И ныне — я не человек. Не человек же смеет все, что неподвластно человеку!

— Да, ты не человек, — подтвердила она, прищурив глаза. — Я нисколько не сомневаюсь в силе твоих превращений, как и в прочих твоих способностях. Но ты не посмеешь. Потому что я этого хочу. Ты мне нравишься таким. И если снова появишься в моей жизни, прошу, не меняй облик.

Я победно усмехнулся и потискал ее в объятиях.

— Вот потому я и не меняю его.

Она притихла, точно пойманная канарейка в руках. Но вдруг снова оживилась.

— Когда ты уйдешь?

— Ближе к рассвету.

Я почувствовал, как она принялась гладить меня под водой.

— Значит, у нас еще есть время.

— Время есть всегда. Особенно у тех, для кого вечность — миг. И наоборот. Кто умеет одно превращать в другое. Для него время не имеет значения, ведь он сам творит его.

Она уже тяжело дышала и томно постанывала. Желание ее переполняло сердце — оно бешено застучало. Вода в бассейне потеплела. Она уже оплетала меня всем телом, страстно целовала шею и грудь.

— Преврати… преврати его в вечность. Здесь и сейчас.

— Не могу, — сочувственно прошептал я. — Иначе мы исчезнем.

— Но ты ведь все можешь. Сделай так, чтоб мы не исчезали…

— Тогда исчезнет весь мир.

— Мне все равно, — все сильнее и страстнее целовала она меня. — Для меня важно лишь изначальное желание. Это ты…

Я взял ее на руки, покружил в воде, высоко подкинул. Она коротко взвизгнула. В таинственном багряном свете мелькнуло красивое девичье тело, в ореоле серебристых брызг. И Эдолия с детским писком плюхнулась обратно. Я нежно обнял ее и поцеловал. Ее сердце наполнилось таким первородным счастьем, что она едва не потеряла сознание. Она дико набросилась на меня и жадно впилась в мои бескровные губы, наполняя их живительным теплом жизни.

И пришлось мне остаться. Правда, лишь до утра. То есть на миг, очередной миг жизни. Но для нас он длился целую вечность.

Ночь пронеслась на одном дыхании, словно исповедь раскаявшегося грешника. Но нет в том греха, что таит в себе ночь. По крайней мере, для тех, кто упивается таинством ночи, вкушает ее тайные соблазны и делится ими с близкими людьми. Наверное, потому она и черна, норовя скрыть все от жадных осуждающих глаз, которые так и выискивают поводы для сплетен и злословия. Хотя в глубине подобных осуждений лежит исключительно одно — зависть. Извечная зависть, черная, как сама ночь.