Дмитрий Денисов - Изначальное желание

Вечер сгущался. Солнце скрылось за горами, на темнеющем небе тускло замерцали первые звезды. Стало прохладнее, но разгоряченные маршем воины не обращали на то внимания. Они думали лишь о привале. Об ужине. А если повезет, то еще и об историях.

Берд поравнялся с господином и мотнул головой, указывая на шагающий отряд.

— Милорд, может сбавим шаг? Пехота еле ногами шевелит.

Лой оглянулся, сощурился, затем глянул на вассала.

— А по-моему ровно идут.

— Да милорд, они стараются. Но силы на исходе. Некоторые до крови натерли ноги.

— Скоро привал, там и отдохнем, — обнадежил барон.

— Да, но с утра они едва поднимутся, — Берд мыслил еще дальше. — Особенно те, у кого кровавые мозоли.

— Поднимутся, — успокоил его Лой.

— К чему такая спешка, милорд?

— Я хочу прибыть раньше, — сказал барон. — Мне необходимо кое с кем встретиться. Да и просто хочу понять, что там происходит у границы. Кто больше знает, тот впереди других. Может, я выгадаю лучшее место в войске? Если там уже третий маршал, то он поспособствует нам. Может, спешкой мы настигаем славу?

Берд задумчиво склонил голову. Затем обернулся, бросил сострадательный взгляд на соратников. Снова перевел его на барона.

— Как знаешь, господин. Воля твоя. Но я бы пощадил солдат. Ведь здоровые и сильные они принесут больше славы, нежели хромые и обессиленные.

— Берд, — твердо поглядел на него барон, — ты будешь командовать отрядом, если вдруг меня не станет. Пока же здесь повелеваю я!

— Я прекрасно понимаю, милорд, — закивал воин, — я лишь советую. Мои же советы, как видишь, приносят всегда пользу.

— Я не сомневаюсь в тебе, мой верный вассал, — с искренним теплом улыбнулся Лой. Тоже оглянулся, пробежал глазами по шагающим колоннам. Затем остановил взгляд на невозмутимом знаменосце. Поднял взор на свое знамя, задумался. И вновь обратился к вассалу:

— Но и ты пойми меня. Я хочу, чтобы моя подкова и звезда достойно сияли в рядах королевских штандартов и иных родовых хоругвей. И даю слово дворянина — они будут сиять там. Я покрою славой герб моих предков. Я хочу, чтобы они мною гордились. Еще чуть-чуть, и привал. Потерпи, Берд.

— Мне-то легко терпеть, я в седле, — пояснил вассал, похлопав по передней луке, — а вот пешие действительно терпят.

— Они не возражают, — барон довольно покосился на пехоту.

— Они и не возразят, — осторожно напомнил Берд. — Как не возражают и загнанные кони.

Лой только отмахнулся. Берд пожал плечами и тоже не стал возражать.

Да и никто не возражал — не имел на то права. Никто не возмущался, ибо не имел желания. Солдаты лишь стискивали зубы и угрюмо брели вперед. Они — бывалые рубаки, привыкшие видеть страшные раны, отрубленные головы, конечности, вывалившиеся внутренности, изуродованные пытками тела. Разве могут их испугать какие-то ничтожные мозоли? Пусть и разодранные до крови. Это мелочи, недостойные даже внимания. Поэтому солдаты стискивали зубы и с покорным упорством шагали дальше. Ожидание скорого отдыха окрыляло новой надеждой. И они готовы были платить за нее последними силами.

Я с интересом посматривал то на барона, то на вассала. Их широкие железные спины размеренно покачивались сбоку от меня. Знаменосец то и дело заслонял их, но я чуть прибавил шаг, и снова мог предаться соблазну наблюдения. Они часто переговаривались, даже спорили, хотя приказы, как известно, не оспариваются. Но здесь был случай иной. Я прислушивался к их голосам, к их далеким сердцам. Ведь в стуке сердца отчетливо слышна песня изначального желания. И я внимал их желаниям.

Берд солдатские мозоли не считает мелочами. Хотя, по правде, то мелочь, но он мелочам уделяет большое значение. Его жизненный опыт неустанно напоминает, что самые просчитанные, надежные и безупречные планы трещат по швам, рушатся и обращаются в прах лишь только из-за мелочей. Из-за того, на что никто никогда не обратил бы внимания. Из-за простых очевидных истин, которые настолько просты и очевидны, что никто не желает даже задумываться о них. А если кто-то мудрый и укажет на эти истины, то в лучшем случае над ним посмеются. Но Берд, не боялся насмешек. Он постоянно указывал барону на ту или иную мелочь. А барон нашел свой способ: он не смеялся над вассалом — он по-дружески подшучивал над ним.

За это, правда, Берд и снискал себе славу предусмотрительного и мудрого сотника. За это барон ценит и уважает его. Да, он всякий раз прислушивается, но не всякий раз принимает его советы. Хотя в глубине души он часто понимает правоту вассала, но постоянно слушать его не может. Иначе, Берд попросту превратится в командующего, а барон — в его вассала. И барон, прекрасно понимая чужую правоту, часто пренебрегает ею, лишь бы и дальше оставаться полноправным лидером. А жертвы, которые при этом неизбежны, он просто старается не замечать. Да, он ценит своих солдат, но на то они и солдаты, призванные умирать за своего господина. За что, собственно, и ценит их любой такой господин.

Хотя сам Берд не слишком задумывается о подобном противостоянии. Оно даже не существует в его глазах. Он простой воин, и всячески заботится о своих соратниках. За что они его тоже любят и уважают. Он совершенно не думает о какой-то перемене лидерства. Он просто выполняет свой долг по отношению к людям, чья судьба зависит и от него. И делает все возможное чтобы солдаты не страдали.

Будь вассал посообразительнее, он давно бы уже научился наталкивать господина на мысль, а не преподносить ее в готовом виде. Мысль, рожденная своей головой, кажется родной и приятной. Даже если и догадываешься туманно, что тебя к ней подтолкнули. Любой хозяин цепляется за нее, пестуя, точно дитя. Отказываться от нее крайне неприятно. Зато очень приятно ее развивать, дополнять, а главное — воплощать. Но подобное — удел мудрецов. Берд же воин, пусть опытный и умный. Но не столь мудрый. Поэтому ему остается лишь пожимать плечами, качать головой, да нехотя соглашаться. И растворять тьму здравомыслия в слепом блеске лидерства.

Но не стоит забывать, что свет вспыхивает во тьме, а не наоборот. Не стоит забывать, что свет живет ограниченной жизнью: он рождается во тьме и умирает во тьме. Жизнь тьмы вечна. Ибо тьма изначальна. И она сама породила свет, ярче подчеркивая свое величие. Чтобы мир пришел в движение, как чередование тьмы и света…

Вечер тающим дыханием переходил в ночь. Краски медленно сгущались, наливались темными багровыми соками. Небо разбрызгало последние краски заката. Далекие тучи старательно слизывали их с лесистых горбов. Ночь кралась по пятам, с каждым шагом нагоняя наш отряд. Дорога впереди превратилась в серую змею. Рыцари и пехота безжалостно топтали ее, но никак не могли совладать — она все уползала и уползала из-под ног. Озлобленные сапоги мяли ей спину, могучие копыта дробили ее бесхребетную плоть. Но змея оказалась на редкость живучей. И на редкость длинной. А еще волшебной. Ведь каждый норовил раздавить ей голову, но всякий раз замечал, что давит хвост. И снова делал шаг, в надежде размазать голову холодной гадине. И снова наступал на хвост. Так и длилась бесконечная борьба сапог, копыт и дороги.