Дмитрий Денисов - Изначальное желание

В очередной раз прискакал конный разъезд, пущенный вперед. Воины доложили о полном спокойствии. Ничего подозрительного они не встретили. Впереди нет ни одного поселения, ни одной развилки. Дорога петляет меж широко разбросанных холмов. Теснин и иных укромных мест не попадалось. Барон бесстрастно выслушал их, сухо высказал благодарность, и пообещал всем скорую остановку. Над головами пробежал вздох, полный надежды, и воины с новыми силами вступили в схватку с дорогой.

Время шло. Тьма копилась среди деревьев, кустов и трав, скрывая от жадных глаз свои неведомые тайны. Закат окончательно растворился в небе, на его месте весело мерцали молодые звезды. За нами бесшумно поплыла половинка луны. Она была желтая, большая и ноздреватая, точно кусок свежего сыра. Так и хотелось снять ее с небес и попробовать на вкус. Но кто тогда станет освещать землю по ночам? Кто будет окроплять мир брызгами расплавленного серебра? Кто накроет мир одеялом загадок и тайн. Ведь ночь — хранительница тайн. Ведь днем все столь очевидно, что порой, хочется закрыть глаза.

И я закрыл глаза. Ведь всем известно — слепые лучше слышат. Я прислушался. И услышал шелест далекой листвы. Да, листва шевелилась повсюду — ее тревожил легкий ветерок. Но в одном месте ее тревожил еще кто-то. Я не видел кто, но чувствовал чужое присутствие. Желания выдавали своего хозяина, как музыка выдает лютниста. Как бубенцы танцовщицу. Или колокольчик осла.

Я распахнул глаза, прибавил шаг, нагнал главу. Берд удивленно посмотрел на меня. Я возрадовался — ведь он столько внимания уделяет мелочам. Барон же властно смотрел вперед, будто позади и не шагал его отряд. Я покашлял, стараясь привлечь внимание, но привлек лишь внимание Берда. Барон выглядел погруженным в глубокие раздумья. Тогда я громко и бесцеремонно обратился к Лою.

— Почтенный барон, будь осторожен.

— В чем дело, путник? — не глядя на меня, спросил он.

— Странные ощущения…

— А, ты тоже, как и Берд, полагаешься на ощущения? — на сей раз, он все же снизошел посмотреть на меня. — Это очень хорошо, когда ты многое ощущаешь. Но лишь для тебя. Мои ощущения иные. Я воспринимаю то, что вижу и слышу. А если б доверял всем вашим чувствам, то до сих пор сидел бы в тройных доспехах, в самой высокой и неприступной башне родного замка, за кованой решеткой и трясся бы от страха за жизнь.

— Взгляд и слух — тоже ощущения, — пояснил я. — Но им же мы верим. Однако они не полно раскрывают нам картину мира. Есть и другие ощущения. Иной раз более достоверные.

— Ты тоже устал, — будто для себя, отметил барон. — Погодите. Осталось совсем немного.

Берд посмотрел на невозмутимого господина и пожал коваными плечами.

— Такое ощущение, милорд, что ты перед смертью надышаться не може…

Не успел он закончить фразу, как листва снова колыхнулась где-то вдали. Никто, разумеется, не расслышал, ведь шум был неприметнее беличьей возни. Никто, кроме меня.

А следом что-то коротко щелкнуло. Затем свистнуло. И хлопнуло. Все произошло стремительно. Слишком стремительно, чтобы кто-то мог сообразить. И тем более предотвратить. Барон всплеснул руками, сильно покачнулся, на миг замер и вдруг начал крениться на бок. Берд невольно подхватил его, растерялся, но тут же дико закричал:

— К оружию!!!

— К оружию!!! К оружию!!! — стремительной волной понеслось над сверкающими головами.

По телу отряда пробежала дрожь. Солдаты бросились к подводам, рыцари ринулись к своему барону. Но было уже поздно. Вассал поддерживал бездыханное тело господина. В скупом звездном свете все увидали черное оперенное древко. Короткая арбалетная стрела глубоко впилась точно в левую глазницу. Из страшной раны сочилась кровь и остатки глаза.

— Барона убили! — прокатился многоголосый крик. — Барон мертв! К оружию! К оружию!

В мгновение ока пехота вооружилась и приняла боевой порядок. Арбалетчики взвели тетиву, алебардщики подняли алебарды, щитники заслонили их щитами. Рыцари выстроились по флангам. Берд, стоит отдать должное, ни на миг не потерял хладнокровия. Он четко отдавал команды, при этом не выпускал из рук обмякшее тело барона. Глаза его предательски увлажнились, но он умел сдерживаться. Он любил своего господина. Но он был воин — суровый и решительный.

Отряд ощетинился стальными жалами и замер. Пространство вокруг неожиданно взорвалось кратковременным затишьем. Но ничего не происходило. Ветерок с легким презрением трогал холщовое знамя. Лес хранил привычное молчание, словно насмехался над бесполезной людской суетой. Лишь ветви траурно постанывали где-то неподалеку, да ночные птахи изредка нарушали тишину. В ней слышалось тяжелое дыхание солдат, скупое поскрипывание доспехов, стук неосторожно сдвинутых щитов. В ней горели напряженные внимательные глаза. В ней сталью звенели яростные желания, дымящиеся от возмездья.

А лес безмолвствовал. И в его громком безмолвии отчетливо звучала тихая насмешка. Ему было совершенно наплевать на всех этих воинов, какими бы грозными они ни были. На их острые мечи, большие щиты, длинные алебарды. Даже на тугие арбалеты. И недавно он выразил свое пренебрежение метким черным плевком.

Отряд стоял, озирался и скалился железными клыками, словно хищник при встрече с человеком. Никто не ведал — повторится ли плевок? Никто не знал, насколько сильно презрение ночного леса. Насколько велика его ненависть к этим солдатам. Никто не понимал — стал ли плевок случайным, или же был целенаправленным.

Молчание. Берд из-под шлема суровым взглядом рассматривал ночь. Ночь привычно холодила доспехи и оружие бывалых рубак. Ночь привычно вздыхала тревожным голосом ветра, траурно шевелила крашеными накидками с гербом. Ночь бесстрастно взирала на происходящее бездонными черными глазами. И тихо шла мимо. Лишь звездный песок поскрипывал под ее неслышными шагами, шелестел и расступался. Однако ночь шла бесследно — ее шагов никто не слышал, ее следов никто не видел. Лишь я смутно ощущал ее далекие неведомые желания. Они вились туманным шлейфом подле своей госпожи, и преданными слугами уносились за ней в неизвестность.

Никто не мог ее остановить. Никто не пытался ее остановить. Поэтому она уходила все дальше и дальше. Но ее ухода никто не замечал. Лишь я… Поэтому для всех она оставалась на месте. Но не для меня… Все пристально смотрели сквозь нее и силились различить другое. Хотя смутно понимали, что уже никогда не различат.

Невольно взгляды начали оборачиваться в сторону Берда. Подле него возлежал его господин. Бывший господин… Преданный вассал отрешенными глазами обводил лицо барона, дрожащей рукой гладил его щетину, его жесткие курчавые волосы. От него пахло сильной тоской. Такая тоска сжимает сердце верного пса, когда надолго уходит его хозяин. Она, точно камень на шее, пригибает голову, сковывает руки, наполняет ледяным холодом грудь. Она приземляет все желания. И тянет в мрачную пучину отрешения.