Медея Колхитида - Танец на ветру

— Вы чего-нибудь опасаетесь? — спросил, наконец, юноша.

— Нет, нет, отнюдь, — ответил жрец, стараясь сдержать свой быстрый шаг, придававший ему неестественно юную прыть, медленно и степенно двигался вперед. Зайдя в зал, он рассеянно ответил на поклоны и занял свое место.

Когда все заняли свои места, а слуги внесли в трапезную многочисленные яства, с места поднялся легат его святейшества. Все ожидали от него благодарственной молитвы, но вместо нее он начал говорить совершенно о другом:

— Братья мои, я здесь нахожусь по личному приказу его святейшества и уполномочен проверить ваши денежные и имущественные доходы, проверить оплату налогов и произвести ревизию принадлежащих храму земель. Поскольку его святейшеству донесли о различных злоупотреблениях, чинимых под сенью этого храма, мне приказано также разобраться с этим прискорбным фактом. Довожу до вашего сведения, что ни один из вас не покинет стены храма, пока не будет доказана ваша вина либо невиновность.

Тут-то и началось столпотворение: жрецы, послушники, слуги, забыв о рангах и чинопочитании, смешались в кучу, забыв про еду, и суетливо сновали по трапезной, как крысы, попавшие в западню.

Шихан вместе со всеми вскочил с гневным криком, но вдруг повалился на пол, увлекая за собой посуду, стоявшую на столе и так неудачно попавшую под руку. Он неподвижно лежал среди осколков посуды и разбросанной еды.

— Отец Аладан, отец Аладан! — кричал Сатис, упав рядом с ним на колени.

Вокруг постепенно начала собираться толпа, привлеченная криками послушника. К лежащему жрецу протиснулся брат Феррей. Он с ужасом смотрел, как тело жреца стало биться в конвульсиях.

— Я могу чем-нибудь помочь? — взволнованно спросил он.

— Держите его за руки. Иначе дело кончится переломами, — отдал распоряжения юноша.

Никто из присутствующих в тот момент не задался вопросом, имеет ли право этот юноша, почти мальчик, только сегодня появившийся в обители, отдавать распоряжения.

Брат Феррей пытался поймать беспорядочно размахивающие руки Шихана, чтобы они не ударяли о лавки и пол. Даже если обойдется без перелома, они все равно покроются синяками.

Юноша взял со стола деревянную ложку, засунул ее черенком в рот жреца и прижал язык к небу.

— Теперь все в порядке, — успокоил он окружающих. — Он может дышать.

— Но он посинел! — воскликнул кто-то из толпы.

— Ничего, в легкие уже начал поступать воздух. Брат Феррей, продолжайте держать руки.

Повар молча кивнул.

У Шихана из уголков рта текла слюна. Его ноги по-прежнему дергались. Брат Феррей с трудом удерживал руки жреца. Откуда в таком худом теле оказалось столько сил! Юноша черенком ложки изо всех сил прижимал язык Шихана, но тот дышал, словно загнанная лошадь.

— Я прошу всех разойтись, — сказал бледный до синевы отец-настоятель.

Разумеется, никто не двинулся с места.

Через несколько минут Шихан перестал хватать воздух ртом. Руки и ноги остановили движения и обмякли. Юноша вытащил черенок ложки у него изо рта. На нем остались глубокие следы зубов, что объясняло, почему послушник не воспользовался своими пальцами, чтобы освободить дыхательные пути. Он вытер слюну на подбородке жреца полотенцем, которое взял со стола. Жрец открыл глаза.

— У вас был приступ, но теперь все кончилось, — громко сказал юноша.

— Брат Аладан, как ты себя чувствуешь? — спросил настоятель, обеспокоенно глядя на жреца, но он не отвечал.

— Он еще не совсем пришел в себя, — пояснил юноша. — Но через несколько минут оправится.

— Вы уверены?

— Абсолютно. В монастыре я много раз помогал в больнице. Не один раз мне приходилось помогать при приступах, — важно объяснил этот странный послушник. — У меня есть степень доктора медицины.

И действительно, через несколько минут жрец попытался сесть, но ничего из этой попытки у него не вышло.

— Не двигайтесь. Вам надо отдохнуть, — сказал Сатис жрецу, затем обратился к остальным. — Помогите перенести святого отца в его келью.

На эту просьбу сразу откликнулся брат Феррей. Он с легкостью поднял Шихана на руки и понес его сквозь толпу по коридору в его келью. Следом за ним шли настоятель и молодой послушник, так вовремя приехавший в обитель.

— Что вызвало эту болезнь у брата Аладана? — по пути спросил настоятель юношу.

— Предрасположенность к таким приступам, как правило, передается по наследству. Ну а такое обострение можно объяснить сильным переутомлением и каким-то нервным потрясением. Все это, вместе с нехваткой свежего воздуха, истощением организма, спровоцировало приступ. После того, как приступ пройдет, я бы рекомендовал усиленное питание, особенно свежими овощами и фруктами, прогулки на свежем воздухе и никакого нервного потрясения. Я повторяю, НИКАКОГО потрясения. Желательно ограничить его круг общения, по крайней мере, на месяц.

Повар уложил жреца на топчан и заботливо укрыл его одеялом. Юноша решительно выпроводил его и настоятеля из кельи.

— А теперь идите спокойно, — сказал он, выставляя их за дверь. — Я побуду со святым отцом. Можете не волноваться.

Едва их шаги затихли в коридоре, Шихан приподнял голову:

— Ну вот! Все прошло удачно, а ты волновался!

Юноша обессиленно прислонился к стене, затем сполз по ней на пол.

— Я так перепугался, — прошептал он.

— Ничего, мой мальчик, ты все сделал правильно. Теперь будет легче.

В коридоре тихо зашаркали, послышались шорохи, лязг замка, удар ложкой о железную миску, звук наливаемой в кружку воды. Отодвинулась круглая задвижка замка, на мгновение возникла точка света и тут же снова исчезла, заслоненная головой надзирателя. Он осмотрел камеру, потом опустил задвижку и открыл окошко в двери.

— Ужин!

Карл протянул миску. Надзиратель положил в нее ложку какого-то месива, напоминающего кашу, зачерпнув его из кастрюли, которую держал его помощник, налил в кружку воды.

Карл съел кашу, облизал ложку, выпил воды и прошелся по камере: шесть шагов от стены к двери, столько же от угла до угла. В одном углу — койка, в другом — отхожее место, два других — свободные. Под потолком, в глубокой, круто скошенной нише — окно, забранное решеткой из толстых металлических прутьев.

Башмаки без завязок, отставая от пяток, постукивали по полу. Штаны без пояса постоянно спадали, вызывая чувство унижения.

Карла никуда не вызывали, не допрашивали. Иногда ему казалось, что про него забыли. Тем не менее, он надеялся скоро вернуться домой. Мысль о любимой и ее страданиях была невыносима. Может быть, она и не знает, что он в темнице. Ему хотелось биться об эти стены, трясти тяжелую дверь, кричать, драться.

Делать в камере было нечего, оставалось только ходить из угла в угол, размышляя о несправедливости судьбы, или спать. Последнее было предпочтительнее, потому что позволяло вернуться в призрачный мир, где жизнь текла по-старому: мама пекла пироги и следила, чтобы сын не пытался утащить еще горячую выпечку; жена, смеясь, закрывала ладошками глаза, заставляя угадывать, кто это. В этом мире не было ни смерти, ни боли, ни тоски.