Александр Абердин - Парадиз Ланд 2-1

- Ладно, дорогая, пора провести разбор полетов.

Эрато даже слегка вздрогнула от этих слов. Уж больно он напомнил ей сейчас Алекса. Однако, её Гришенька не стал ей ничего выговаривать, а наоборот, принялся очень терпеливо и настойчиво выяснять у этой астральной сыщицы, чем она занималась все эти дни. Для начала он попросил её:

- Эра, расскажи мне, как ты ведешь свой поиск и чего добилась за эти дни. Что ты смогла увидеть, любовь моя?

Видя, что ей уже не отвертеться от неприятного разговора, она вздохнула и унылым голосом ответила:

- Ну, я самым тщательным образом просмотрела душу каждого человека и вот, пришла в итоге к выводу, что не могу определить какая же из нескольких тысяч темных душ, обитающих в ваших местах, является виновницей всех этих преступлении. Увы, но все что я смогла выяснить, так это то, что добрых три десятка человек мечтают совершить такие же преступления, но боятся как суда людей, так и кары Господней, как будто Господу Богу больше заняться нечем, как наказывать их. Вот и все, дорогой. Или я полная дура, или этот Василиск на голову выше меня, как маг.

Нежно погладив девушку по мокрым волосам, Григорий мимоходом высушил их и привел в полный порядок прическу, после чего, легонько щелкнув музу по носу, сказал ей наставительным тоном, полным любви и заботы:

- Золотко моё, ты себя недооцениваешь. Да, никакой черный маг не может сравниться с тобой, моя любовь, но ты, как мне кажется, делаешь ошибку, полагаясь только на свой магический дар. Василиск просто перехитрил тебя. Он, каким-то образом, умеет маскировать свою черную душу и прятать мысли так глубоко, что до них невозможно докопаться просто так, с кондачка. Тут нужно пускать в ход наши методы, старые и хорошо испытанные. Кстати, ты хорошо проверила наш драмтеатр и всех кто в нем работает?

Муза ответила все таким же унылым голосом:

- Как раз с театра я и начала свои поиски, Гришенька и мне теперь кажется, что я знаю всех артистов, да, и вообще всех тех, кто сейчас работает в театре, чуть ли не как свои пять пальцев. По-моему, Василиска среди них нет. Там, конечно, намного больше, чем где-либо, людей с мрачными, темными душами, в которых бурлят какие-то животные страсти, несколько человек, трое мужчин и одна женщина, порой, завидуют Василиску и мечтают проделать то же самое со своими соперницами. Представляешь, Гришенька, какой ужас, там есть трое мужчин, которые открыто заявляют всем что они гомосексуалисты, на словах любезничают со своими коллегами противоположного пола, но при этом они так грязно думают о всех женщинах на свете, что меня просто жуть берет, а та старая шлюха, о которой я упомянула, и вовсе готова потравить ядом всех своих подруг, лишь бы у неё не было соперниц. А вообще-то в театре, среди актеров и актрис, я не встретила искренних и добрых людей, все они какие-то насквозь фальшивые, двуличные и так переполнены завистью и ядом, что меня просто тошнит от них. Они даже сами с собой говорят языком своих пьес и, как мне кажется, все свихнулись. Вот уж не понимаю, как это Мельпомена управляется со всем этим отребьем, у которого талант измеряется только умением изображать чужие страсти и страдания. Единственный искренний человек с более или менее светлой душой в этом зоопарке, это режиссер, но и он презирает их всех и требует от них только одного, полного подчинения. Ты бы только слышал, Гришенька, каким злым голосом он кричит на них во время репетиций. Зато и они платят ему той же монетой и хотя постоянно заискивают перед ним, жестоко мстят ему при каждом удобном случае.

Для Гришки Толмачева эти слова Эрато, полные горького сожаления, вовсе не явились каким-нибудь откровением. В его сознание глубоко врезалось то, что, оказывается, в Древнем Риме, история которого была длиннее, чем история любого другого современного государства, артисты являлись гражданами самого низкого сорта. Даже гладиаторы были выше их, хотя и ненамного, но зато куртизанки были окружены почетом и вполне процветали наравне с храмовыми жрицами.

То, что в конце двадцатого века все так переменилось, не вызывало у него ничего, кроме искреннего недоумения. Для него всегда было диким то, что какая-то безмозглая теннисистка, заносчивая и спесивая дура, получает за свои выступления на каком-нибудь турнире бешенные деньги, а в то же самое время великие ученые, философы, писатели и многие другие гении, эти истинные исполины мысли, удостаиваются во сто крат меньшего, хотя как раз благодаря им этот мир еще не превратился в полное дерьмо.

Именно поэтому, относясь с презрением к профессиональному спорту и хорошо зная то, сколько бандюков дали его стране все эти борцы, штангисты и боксеры, он приучал своих детей к занятиям физкультурой, а отнюдь не спортом. Артистов, особенно провинциальных, он любил не намного больше, так как пару раз ему приходилось вести дела связанные с театром и он хорошо смог посмотреть на нравы, царящие в этом, так называемом, храме искусства. Театр, для него, начинался не с вешалки, а со служебного сортира, в котором о его изнанке можно было узнать куда больше и самые жуткие истории ему рассказывали в трюме под сценой, а не за кулисами.

Впрочем, сегодня его совершенно не интересовали душевные страдания театральных педрил и какой-то старой шлюхи, их примадонны, уже начинающей жиреть и превращаться в потасканную, злобную стерву, бывшей деревенской бабы. Куда больше его волновало сегодня совершенно другое, есть ли среди них человек, который может подходить под физические параметры Василиска, а если есть, то какие улики могут указать на то, что он, помимо служения Мельпомене, еще и занимается такими страшными делами.

Теперь, когда он стал магом, добыть нужные и неоспоримые улики для него было парой пустяков, ведь он, как и муза Эрато, тоже был способен отрываться своим астральным телом от физической оболочки и проникать куда угодно, хоть в самый центр Земли или Солнца. Главным было знать против кого искать эти улики, а уж разобраться в том, что они означают на самом деле, для него не составит особого труда.

Вацлав Лацердс подъехал к своему дому, расположенному в старой части города около девяти часов вечера, что было для него весьма странным. Обычно он возвращался домой далеко заполночь, а то и вовсе по утро. Вася, как звали его все соседи, был очень вежливым и добрым мальчиком, хотя и имел такую чудную профессию, был артистом. Соседи любили его и всегда отзывались о нем с необычайной теплотой, хотя, по большому счету, почти не знали его.

Когда Васечке исполнилось двенадцать лет, погибли его родители и мальчика забрала к себе бабка по матери, которая жила в Москве. В крепком купеческом доме, доставшемся в двадцать втором году по революционной разнарядке заместителю начальника тюменского губчека Вильгельму Лацердсу, прадеду мальчика, убитому в тридцать седьмом врагами народа, а на самом деле просто застреленному оскорбленным мужем и отцом, за совращение жены и несовершеннолетней дочери, поселилась его престарелая тетка, - старая дева, работавшая, по семейной традиции, в КГБ.