Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

Меня знают от Севера до Юга, от Запада до Востока; и нет такой дороги, о которую я хоть бы раз не ударил пяткой. Раз в год мы проезжаем через замок весьма странного любителя театра, там мы обычно задерживаемся надолго — играем все, и старое и новое, нас вкусно кормят и поят. Герцог Уно, урожденный Лэгрид из герцогства Лэгрид; в бытность мою королем я слыхал о нем мельком, но никогда не видел. От его лена приезжал посыльный, исправно внося в казну налоги, не такие уж и большие, учитывая территорию, подвластную герцогу Уно. Как такой кусочек земли, сорок миль шириной и пятьдесят длиной, мог называться герцогством — ума не приложу, видимо, когда-то давно, его предок заслужил этот титул каким-нибудь героическим деянием. Спас королю жизнь раз двадцать, например.

Он эксцентричен, этот герцог, уже немолод, даже стар; и он обожает представления. Любые. Трагедии, фарсы, комедии положений и пасторали, он словно впитывает в себя эмоции, бурным потоком изрыгаемые нами со сцены, он влюблен в каждого актера или актрису. Чем еще объяснить его расположение?

Я играл тогда в героической пьесе под названием 'Рыцарь Бадаламенто и Святой Меч'. Героической эта пьеса называлась лишь условно, на самом деле это была острая сатира, и только здесь, у герцога, мы решились вынести ее на суд зрителей, пускай их было немного: сам хозяин замка, его челядь и прислуга. Произведение, кстати, написано вашим покорным слугой. О, как я издевался в нем над благородными! Я своим острым языком полосовал их на кусочки, на ленточки, разделывал под орех, повергал в прах и свергал с пьедестала… Уж я то знал о них поболе других, всю их мелочность и никчемность, алчность и пустозвонство. Все это обрамлялось легкими, как ремондское кружево, диалогами, разбавлялось забавными сценами совращения монахов и плясками. И я был великолепен.

После представления герцог вызвал меня на приватную беседу.

— Джок, вы сегодня превзошли сами себя, — ласково проворковал он и, взяв меня под руку, повел по длинному коридору, увешанному портретами его предков, — вы хорошо себя чувствуете? Такое напряжение… наверняка сказывается на вас, ведь возраст дает о себе знать, не правда ли?

Я молча согласился, кивая головой — рот мой был занят куском мяса, который я успел стянуть со стола до начала этой импровизированной беседы. Только вот к чему он ведет?

— Было бы невосполнимой утратой потерять столь прекрасного актера — и Автора, прошу прощения, как же без этого, — ведь вам уже… Сколько?

— Около пятидесяти, Ваша Светлость, — ответил я, прожевав, — но я еще не скоро уйду на покой, уж поверьте мне… Есть еще силы в моем жалком теле…

Я делано рассмеялся и недвусмысленно похлопал себя по животу.

— Но вы не вечны, мой милый Джок, вам стукнет шестьдесят, семьдесят, и что дальше, позвольте вас спросить? 'На покой'? Ах, мне бы так не хотелось лишить себя удовольствия лицезреть вас на сцене…

— Даже если бы я мог жить сто, двести, триста лет, что невозможно, я не уверен, что захотел бы играть до конца своих дней… Вы понимаете, что я имею в виду? — мимо плыли лица в строгих рамах, лица печальные и усталые, — То есть, я не хочу сказать, что актерство мне надоело, нет, но, понимаете… Ведь не вечно же мне баловаться и кривляться на сцене? Когда-нибудь…

— Про 'когда-нибудь' мы лучше пока говорить не будем, — герцог остановился и повернулся ко мне, — а вот насчет 'невозможно'… Что вы сказали бы, предложи я вам долгую, очень долгую жизнь, практически бессмертие — если, конечно, умно им распоряжаться, ведь долгожительство не значит отсутствие смертности как таковой, — что бы вы сказали?

— Если бы такое было возможно, — протянул я, делая ударение на слове 'если', - то я первым делом бы спросил — что вы хотите взамен?

— Правильный вопрос, дражайший Джок… Взамен я хочу, чтобы вы не бросали свое, как вы выразились, 'кривляние на сцене', и каждый год приезжали ко мне, порадовать меня чем-нибудь интересным…

— Вы говорите так, словно серьезно предлагаете…

— А я серьезно и предлагаю.

Я пожевал губу. Он вроде бы говорил без малейшего лукавства в голосе, но я не мог до конца поверить в то, что такое вероятно. Даже если отринуть здравый смысл и предположить…

— Нет, Ваша Светлость, поразмыслив, я склонен отказаться…

— Позвольте полюбопытствовать, почему?

Глаза его были как два бездонных колодца, а тонкие изломанные брови придавали ему сходство с куклой из театра, обычно представляющей персонажей злых и коварных.

— Я не уверен, что это пойдет мне на пользу… Жить, не ведая конца, жить несмотря ни на что, терять всех и вся, каждый год видеть, как угасает жизнь вокруг, тянуть лямку существования, не в силах избавиться от него самостоятельно, — а я знаю, что не смогу себя убить, — чувствовать жуть и бессилие, и терпеть унылость повторения год за годом, десятилетие за десятилетием? Благодарю покорно, но — нет.

Герцог во время моей тирады смотрел куда-то в сторону, и в глазах его стояла тоска… Но потом он встрепенулся, как воробей, блеснул глазами и притворно весело хохотнул.

— Что же, я понимаю вас… понимаю… Оставим эту тему, пройдемте лучше в залу к остальным и предадимся чревоугодию и песнопению…

Он развернулся, откинув в сторону полы длинного, волочащегося по земле бархатного плаща и засеменил обратно, заставляя меня ускорить шаг. И, казалось, разговор этот действительно закончен, но нет… Он был только начат.

Через пару дней Его Светлость пригласил меня на прощальный ужин — одного, он особенно подчеркнул это, — и, сидя за неприлично разнообразным и шикарным столом, он смеялся и шутил, сверкая на меня глазами. Мне оставалось только слушать, поддакивать и улыбаться, набивая желудок яствами. Наконец он устало откинулся на спинку кресла и рыгнул, обаятельно-смущенно прикрыв рот рукой.

— Прошу прощения, Джок, но в моем возрасте можно позволить себе некоторые слабости…. Например, любовь к еде. Или к хорошему вину… — он сделал широкий жест рукой, указывая на графин, уже наполовину пустой, и, надо признаться, вино и впрямь было великолепным, даже несмотря на свой странноватый вкус, а может, благодаря ему, — но самой сильной моей страстью является театр. Я люблю искусство, знаете ли…

— Ваша Светлость, я просто не знаю, что бы мы без вас делали, такие ценители как вы в наше время…

— Оставим пустые разговоры, Джок. Лесть меня перестала впечатлять уже давным-давно. Поговорим о вас…

— Обо мне? — честно признаюсь, я был немного обижен сменой темы, ведь говорил я абсолютно искренне, в кои то веки.

— Да, о вас. Вы ведь Актер с большой буквы… Как я уже сказал, я люблю искусство. И наиглавнейшим, самым важным, самым искренним и чутким считаю театр. Где еще можно найти жизнь во всей красоте, многообразии и правдивости? Абсурд, но сыгранная на сцене жизнь порой искреннее жизни настоящей. Реальнее…