Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

Комната стала будто бы темнее, стены сдвинулись. Никогда ни я, ни этот замок уже не будем прежними.

Вошел Паскаль, без стука — но я не обратил внимания, просто кивнул ему в ответ на его поклон.

— Ваше Величество, приготовления… все сделано.

— Быстро ты…

— Я всего лишь стараюсь хорошо исполнять свой долг.

— Так ли это? — я разгладил покрывало синего бархата. — Так ли ты хорошо мне служишь, как говоришь? Почему ты не предотвратил… это?

— Нельзя предугадать все, сир.

Я согласно кивнул. В этом он прав, черт подери. Нельзя…

— В чем ее похоронят? У нее было любимое платье, василькового цвета, оно так шло к ее светлым волосам… И вот еще.

Я подошел к комоду красного дерева, стоящему напротив кровати. Открыл ящик и достал ее портретик размером с ладонь, в золотой рамке, написанный придворным художником всего месяц назад, когда она была еще свежа, как роза.

— Странное дело, Паскаль. Вот ее портрет, всего лишь мазки краски в определенном порядке, несколько волосков от кисти, причудливое сочетание оттенков… Казалось бы — ничего особенного, но сердце мое трепещет при взгляде на эти краски. Возьми этот потрет, и положи вместе с ней. Похоронить ее надо рядом с моей матерью, Ивонн тоже любила цветы. Разбейте клумбу…

Он кашлянул.

— Ваше Величество, это невозможно.

— Что?

— Ивонн… леди Ивонн не может быть похоронена вместе с королевской фамилией.

— Ты шутишь. Она будет лежать там!

— Нет.

Впервые на моей памяти Советник ответил мне прямым отказом. Раньше — увертки и словесная завеса, 'ах, извините, но вероятность этого столь мала, что…' и прочее — я настолько удивился, что даже забыл разозлиться. И это Паскаль, ни разу в жизни не давший прямого ответа на вопрос! Паскаль, который всегда говорил мне, что его задача — лишь служить, советовать и направлять…

— Есть вещи, Ваше Величество, которые нельзя преступить. Интересы Короны…

Я начал медленно впадать в яростное оцепенение. Сказывалась кровь моего папаши.

— Короны? Корона, как ты мог заметить, на моей голове! — Я с силой сдернул с головы будничный венец, всего-то с десятком алмазов и рубином в середине, и сунул ему под нос. — Вот Корона! Это ее интересы я должен блюсти, отправляя тело моей жены гнить на задворках?

— Со всем моим уважением, сир, она не была Вам женой. И какая разница, где будут покоиться ее останки… Она и сама была бы против, я уверен…

— Я делаю это не для нее, а для себя!

Паскаль мигом понял все, недосказанное мной.

— Вашей вины в ее смерти нет, сир. Вы не должны ничего доказывать, все знали, что вы любили ее.

— Знали, и плевались ядом! — Я тяжело дышал, с трудом сдерживаясь. В одной руке ее портрет, в другой корона, чьи зубцы врезались мне в ладонь. — Ядом… — страшная догадка осенила меня. — Ее отравили!

— Нет, сир, нет!

Я ринулся прочь из комнаты, и почти достиг порога, как вдруг обнаружил, что на моей руке повис лорд Советник, весом своего тела удерживая меня.

— Сир остановитесь, не совершите ошибки! Я могу доказать!

— Что?!

— Смерть вашей… возлюбленной наступила вовсе не от яда!

— А от чего?

— От причин, которые никто не мог… предугадать и уж тем паче подготовить. Сир, я прошу Вас, успокойтесь.

Успокоиться? Я только начал… С силой надев на голову корону, я повернулся к Советнику, дернул его руку к себе, вложил в его ладонь портрет Ивонн — но отпускать ее не спешил.

— Ты сейчас назовешь мне эти причины, Паскаль, все до единой.

Он побледнел, капельки пота выступили у него на висках.

— Джоселиан… Она хотела подарить Вам ребенка. Она пила… отвар. Иногда случается так, что организм женщины не принимает напиток, и… словом — это случайность, даю слово.

— Случайность… — я отошел на шаг, отпустив его, сел на кровать. — Похороны завтра, Паскаль. На семейном кладбище. Рядом с моей матерью.

— Как прикажете, Ваше Величество.

Черного цвета: карета, плюмажи, одежда, вуали, небо и земля, чернее всех. Я не запомнил толком тот день. Какие-то бесцветные обрывки… две картины четче остальных, застывшие, оледеневшие… Было очень холодно, и цветы, что принесли на могилу, заиндевели. Было очень ветрено — и голуби, пытаясь взлететь, лишь бессильно махали крыльями и повисали в воздухе.

Вернувшись с кладбища, я прямо в одежде лег на кровать и провел в своей опочивальне весь день, и всю ночь… Наутро я спустился в тронный зал.

Снял корону и положил ее на сиденье трона.

Мой личный слуга, Ожерон, роста был среднего, телосложения худощавого и отличался длинными ногами. То же я мог сказать и про себя, поэтому взял его одежду — обычную, повседневную. Немного денег в дорогу. Хотя это я тогда думал, что взял мало — у королей свои представления о ценности золота, знай я больше, понял бы, что уношу с собой стоимость средних размеров виноградника с домом.

Валедо уже тогда казался мне городом, полным противоречий, и источником бесконечных просителей. Все от меня что-то хотели, а теперь, подумал я, им придется выплатить мне долг — поглотить короля, скрыть его от любопытных глаз, а еще лучше — предать забвению, чтобы уже завтра никто и не вспомнил, что был когда-то такой король — Джоселиан.

Никто и не заметил, как я выбрался из замка — прослышав о вчерашнем приступе гнева, прислуга старалась не попадаться лишний раз пред очи порывистого монарха, предпочитая забиться в углы и трепать языками про умершую Ивонн.

Улица Цветочная привела меня в центр, и в глаза бросилась вывеска — 'Театр 'Черепаха'. И, даже в моем погруженном в отчаяние и злость состоянии, я удивился — они-то откуда знают про этого южного зверя в панцире? Посольство из Хавира раз подарило мне одну, уверяя, что живут они до ста лет. Эта тварюшка с мордой старухи издохла через неделю.

К тому же, в своем самобичевании и подумал, что недостаточно хорошо знал мою Ивонн, и желание посмотреть на актеров заставило меня сначала замедлить шаг, а потом — толкнуть расписанную яркими красками дверь и войти внутрь.

Было темно, и где-то впереди раздавались голоса. Я пошел на звук, стараясь не споткнуться — судьба или везение уберегли меня от этого, а ведь насколько смешно было бы, если бы Его Величество нашли запутавшимся в декорациях и умершим вследствие удушения 'платьем первой актрисы для сцены отравления в третьем акте 'Неверной жены'.

В большом помещении, на освещенной только десятком свечей сцене стоял стол, за которым сидели мужчины. Четверо — одинаково мрачные, в подсчетах скудной наличности, рассыпанной по столешнице. У одного из них, сухощавого и длинноносого, в руках было перо и лист бумаги — он явно 'сводил концы с концами', да не получалось. Меня они поначалу не заметили — были слишком поглощены виднеющимся впереди крахом.