Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

— Значит, ты хочешь о нем помолчать. Замалчивать проблемы друга — это говорит о том, что ты более обеспокоен своими проблемами. И проецируешь их на него — именно поэтому ты и хочешь говорить о нем, и не хочешь. К тому же ты постоянно называешь его этой странной кличкой, связанной с его лишним весом — не является ли это признаком твоего страха перед своей худобой? Может, ты боишься, что ссохнешься и исчезнешь?

— Профессор, я не…

— Отрицание очевидного говорит о том, что я на верном пути. Что тебе сегодня снилось?

— Мне? Мне ничего не снилось, но…

— Отсутствие снов… значит, твой внутренний мир, лежащий за пределами обыденного разума, считает ниже своего достоинства слать тебе призывы о помощи. Чем ты так обидел его, что он не подарил тебе даже маленького кошмарика?

— Но я…

— Частое употребление частицы 'но' указывает на неуверенность в себе. Однако внешне ты себя ведешь даже более чем нахально. Тебя обижали в детстве? Унижали? Отказывали в индивидуальности?

Я почувствовал холодный пот на лбу. Учитель одержим? Им овладел страшный демон? Я рывком сел и повернулся к нему, готовя заклинание огня, концентрируя силу в ладони… готовый убить его вместе с сидевшим в нем демоном, если уж на то пошло, чтобы спасти человечество от страшной участи провести жизнь под градом этих сумасшедших вопросов — и замер. Асурро сидел с замызганными листками папирусной бумаги на коленях, вперившись в них взглядом человека, не совсем понимающего, что он делает.

— Э-э-э… Профессор?

— Что? — он поднял голову. — Не обращай внимания, я тут нашел один очень старый ритуал… решил попробовать.

— Решили попробовать убить меня? Используете своего ученика, как крысу для опытов? — возмутился я.

— Ну, если б я тебя предварительно попросил, ты бы не отказал мне, правда? — он поворошил листки. — Ты испытывал влечение к матери?

— Моя мать сошла с ума, когда мне было девять, — застонал я, — и со мной случится то же самое, если вы не прекратите!

— Ты хочешь поговорить об… — он снова начал проговаривать эту странную и жутковатую формулу, но тут же виновато кашлянул. — Ох, прости. Все, больше не буду — галиматья какая-то, ты прав.

Я облегченно обмяк на софе… но не спускал с него глаз. От всех этих треволнений на меня напал зверский аппетит, и я засунул за щеку, по меньшей мере, пять здоровущих кусков пахлавы и один засахаренный мандарин.

— Давай лучше выпьем, Джок…

Я налил и себе, с опаской косясь на листки. То, что они были сделаны из папирусной бумаги, и впрямь указывало на их древность. Вообще то люди давно стали использовать для изготовления бумаги древесину, и тростник на берегах Анкх-ра, впадающего в Океан под боком у Дор-Надира, зажил привольной жизнью. Я залил пахлаву большим глотком вина.

— Сожгите их, ради всех Богов.

— Непременно. Ты говорил, что Пухлик тебя беспокоит? Чем же?

— Вы опять? — подпрыгнул я, заливая вином расшитую подушечку.

— Нет, нет, — он демонстративно отложил листки в сторону, — я серьезно спрашиваю. Чем?

— Он плохо спит, — признался я, и меня передернуло, — его, как вы выразились, 'внутренний мир, лежащий за пределами обыденного разума', вовсе не считает зазорным насылать кошмары. При этом я, как ни странно, ничего не слышу, а он — по его рассказам, просыпается, весь дрожа, плача и бормоча что-то. Он ужасно выглядит. И еще у него отличные баллы по Некромантии.

— Как твое последнее заявление свидетельствует в пользу того, что все плохо? У меня тоже были хорошие баллы — и что? Джок… — он откинулся на спинку кресла, сплел пальцы, — я же вижу, у тебя есть какое-то объяснение всему этому, пусть и не совсем разумное… говори.

— Я думаю, он… ну, решил вызвать кого-то сам. Не спрашивая у профессора Гелдара. Он так увлекся этой… этим предметом, перед первым занятием аж светился изнутри. Да, я знаю, — я поднял ладони, защищаясь от возможных протестов, но Асурро сидел с каменным лицом, и бровью не поведя, — он законопослушен, как агнец, но…

— Погоди, я подумаю.

Я тут же заткнулся. Хорошо, что мне не пришлось убивать своего учителя. Тем более что, учитывая его и мой уровни, скорее получилось бы наоборот. Я доел пахлаву, сжевал мандаринки и даже крошки подобрал с подноса, прежде чем Асурро сподобился изречь хоть что-то.

— Фасмик знает о твоем реальном возрасте?

— Что?! — выпучил я глаза. Вообще-то я избегаю подобных театральных преувеличений, но это был удар под дых.

— Что слышал.

— Вы… вы знаете? — я понял весь идиотизм своего вопроса тут же — конечно, он знает. Он ведь сказал то, что сказал. — О Боги, неужели все в курсе моих тщательно охраняемых секретов? — застонал я.

— Не все… — он встал, и, волоча мантию по давным-давно не метеному полу, принялся загибать пальцы и расхаживать туда сюда; правда, хватало его шага на два, учитывая софу. У него в кабинете итак было не протолкнуться. Периодически он, не замечая того, пинал ногой высушенную голову. Вроде бы даже человеческую. — Но некоторые знают. Во-первых, я. Во-вторых — профессор Ньелль, от которого вряд ли что укроется, уж будь уверен. Ну а Фасмик… думаю, он тоже знает, или догадывается, он же твой друг. Но я хотел бы услышать это от тебя. Ну, проанализируй ситуацию, ты же умеешь. И чему вас только на Предсказании учат…

— И как это поможет мне понять… — начал было я, но, натолкнувшись на его непроницаемый взгляд, задумался. — Пожалуй, не знает. И что дальше?

— Поговори с ним по душам. И некромантия тут ни при чем. Поговори… Хуже от этого не будет, а он, как мне видится, страдает от невозможности помочь тебе, и тем более от невозможности разобраться, в чем же тебе необходима помощь.

— Мне не нужна помощь, — уперся я.

— Хорошо, посмотри на это с другой стороны. Он видит только одну сторону медали — твое странное поведение, исчезновения, меняющуюся внешность, мрачность, замкнутость, склонность к преступлениям — ты ведь даже в тюрьме успел посидеть, хоть местной, магической, а все же… Подумай хорошенько — ты хочешь иметь рядом озабоченного друга, который не спит ночами, желая изменить твою жизнь к лучшему, не зная при этом, куда суется?

Меня передернуло. Ну уж нет. Асурро понял все по выражению моего лица, улыбнулся и махнул рукой в сторону двери. Я глянул на недопитый кувшин, скорчил рожу, но тут понял, что в данной ситуации медлить как-то не хочется. Поднялся с софы, отвесил учителю поклон в своем лучшем стиле (легкий кивок) и вышел.

Я побродил по лестницам, стрельнул у приятелей щепотку нюхательного табака, и путем планомерных расспросов выяснил, что Мик наверху. Он и впрямь нашелся, в лаборатории, где усердно пыхтел над колбой с ядовитого цвета жидкостью. Рядом, прячась за перевернутым столом, сгрудились первокурсники. Пухлик бормотал себе что-то под нос, а они передавали друг другу обрывки его слов. И смотрели на него, как на божество, или, по меньшей мере, на Архимага. И тут я задумался, наверное впервые за все время моего обучения, о том, чем является Мик… Не чем, а кем — лучшим студентом Академии за последние несколько десятилетий, не больше, не меньше. Я-то привык относиться к нему, как к младшему брату… Но он, оказывается, значимая фигура не только в глазах новичков. Я вспомнил, с каким восторгом отзывались о нем преподаватели, и мне стало стыдно. За свою слепоту, если хотите; и я, чтобы приглушить этот стыд, преисполнился гордости за него, правда, несколько запоздалой, зато сильной. Ведь я тоже немало способствовал тому, что из него получился такой замечательный маг.