Наталья Шнейдер - Между прошлым и будущим

Зиммер оказался по-своему честен: полсотни крышек за труды. Он действительно искренне считал, что андроид — всего лишь машина. И оплакивал его, как творец оплакивает свой шедевр — уже думая о том, как будет создавать новый взамен утраченного. А я никак не могла выкинуть из головы лицо человека "Жена — это самое светлое, что было в жизни… пока она не ушла". Только жены у него не было.

Потом я сидела в баре на нижней палубе — в том, где почти никогда не было народа и медленно, мрачно надиралась газировкой. Задерживаться в Ривет-сити причин не было, а выходить в пустоши пьяной или с похмелья не в моих правилах. Но бар — единственное место, где можно найти хотя бы относительное уединение. Впрочем, похоже, я слишком много хотела. Эта чокнутая тетка уселась за стол, будто к давней знакомой:

— Господь вознаградит тебя за доброту.

— Иди к черту, — процедила я.

— Но я только хотела…

— Проваливай!

Она исчезла. Я выругалась, попросила счет.

Харкнесс вынырнул откуда-то из-за спины:

— Можно?

— Садись.

Видно было, что ему очень не по себе — впрочем, и я тоже не знала, куда девать глаза.

— Зиммер ушел из города полчаса назад. — Сказал, наконец, шериф. — Спасибо. Не ожидал — уже собирался делать ноги в темпе вальса.

— Я никогда не сдам человека работорговцу.

Он долго, пристально разглядывал меня. Наконец, спросил:

— А я — человек?

— Тебе решать. — Я поднялась. — Всего доброго.

— Подожди — шериф придержал меня за рукав и тут же отдернулся, точно испугавшись. Снял с плеча винтовку. — Возьми. Это лучшее оружие из всех, что у меня было… или что я помню, теперь уже и не разберешь.

Он с ума сошел. Говорят, когда-то меч для воина был едва ли не священен. Современному оружию до подобной сакральности, конечно, далеко, но… Оружие — это часть личности. Его цена не измеряется крышками. Я открыла было рот, чтобы отказаться, взглянула на Харкнесса, и поняла что отказываться нельзя. Приняла у него из рук винтовку и снова оторопела:

— Плазменная? Это очень редкая вещь… спасибо.

— Если нужно, могу показать, как с ней обращаться.

— Нужно. Никогда не имела дела с таким оружием.

Шериф улыбнулся:

— Пойдем, мы с ребятами устроили здесь тир на верхней палубе. Заодно и пристреляешься.

С этой винтовкой я потом не расставалась. Почти идеальное оружие, стоило только приноровиться. Она и сейчас… стоп.

— Док, мое оружие?

— Здесь, и оружие, и ранец — все прихватили. Он копошился где-то в углу под плеск воды и негромкое позвякивание инструментов. — Но до чего докатился мир — женщина, очнувшись, первым делом спрашивает не про внешность, а про оружие.

— Если бы то, сколько ты проживешь, зависело от внешности, а не от оружия, спросила бы. — Хмыкнула я.

— Вот и говорю: до чего докатился мир. — Доктор снова оказался рядом, я успела разглядеть шприц, но укола не почувствовала. — Впрочем, о том, как будешь выглядеть, можешь не беспокоиться — ссадина на лице затянулась, синяки сойдут через пару дней, а шрамов после стимпаков не остается… Хотя, наверное, это ты знаешь. Все, можешь мотать отсюда.

Я села, только сейчас заметив, что совершенно раздета. Оглядевшись — стесняться лечащего врача глупость несусветная — прошла к вещам, сваленным кучей в углу. Комбинезон, что был под броней, превратился в засохшую бурую тряпку — похоже, когда раздевали, его просто разрезали. Хорошо, что запасной есть. Оделась, навьючила на спину рюкзак и оружие, взяла в охапку броню — надо вычистить и отнести в починку.

— Спасибо, док. Сколько я вам должна?

— С Харкнессом расплатишься.

— Хорошо. Я потом загляну еще прикупить стимпаков, если вы не против.

— Какой дурак откажется от денег, — хмыкнул врач. — Ладно, до скорого… И постарайся ко мне больше не попадать.

— Мечтать не вредно, док — ухмыльнулась я в ответ. Закрыла за собой дверь и застыла, встретившись взглядом с отцом.

Он порывисто шагнул, обнял, притиснув к себе прямо вместе с броней, что я держала в руках.

— Жива… Слава богу, жива.

Я уткнулась носом в его ключицу, и разревелась.

Отец гладил по голове, шептал что-то, а я рыдала как девчонка — да я и стала снова девчонкой, ревущей у папы в объятьях. Только вот в последний раз я плакала у него на коленях лет десять назад. А сейчас… Легко лелеять обиду и фыркать, мол, мне никто не нужен, взрослая уже, когда рядом действительно никого. Но до чего ж обидно видеть что да, действительно волновался, и уверен, что любит… наверное, по-своему и вправду любит — но чего ж так холодно от этой родительской любви? Холодно, больно и обидно. Потому что никак не получается уложить им содеянное в то, что называется… Вот поэтому-то я и сторонилась Ривет-Сити.

На нас уже оглядывались и отец повел куда-то, все так же обнимая за плечи. Оказалось — в лабораторию, она была рядом, а там, в углу нашлась маленькая комната. Отец усадил на кровать, сунул под нос стакан:

— Пей.

От бесцветной жидкости в стакане ощутимо несло спиртом. Я помотала головой.

— Пей. — Повторил отец. — Если не хочешь, чтобы я сходил за шприцем с успокоительным.

Я вздохнула, примерилась к стакану — зубы стучали о край — махом проглотила содержимое, закашлялась. Водка в чистом виде. Хорошо хоть, не спирт.

— Держи. — отец сунул в руку кусок полотна. — К тому, что у девушки должен быть носовой платок я тебя так и не приучил.

— Воистину, платок — самая важная вещь на пустошах. — шмыгнула носом я. — Прости.

— Брось. Все ж понятно.

Ну да, понятно. Отходняк после стресса. И это тоже, кто спорит, но…

— Ничего тебе не понятно.

— Ну почему же. — Отец сел напротив, облокотился о стол. — Возможно, я идиот… скорее всего, так оно и есть, но отнюдь не дурак. Двадцать лет назад меня сочли предателем друзья — за то, что ушел. Сейчас меня считаешь предателем ты — за то, что вернулся.

— Если ты и от коллег ушел так же, как из убежища, то немудрено.

— Нет, как раз с коллегами я распрощался честь по чести… впрочем, это ничего не изменило. Я стал предателем, потому что бросил их с незаконченным проектом, и занялся воспитанием ребенка. — Он вздохнул: — Налить тебе еще?

— Давай. — Я приняла стакан.

— Твое здоровье. С такой жизнью оно тебе понадобится.

— Жизнь, как жизнь.

— Ну-ну. Когда братство стали отказалось и дальше охранять нашу лабораторию, я бросил проект — потому что единственный дорогой мне человек… все, что у меня осталось, — отец налил себе еще, выпил, — Словом, самым важным тогда было, чтобы моя дочь выросла в безопасности. Знал бы, что ты вырастешь — и подашься в охотники за головами…

— Не надо было сбегать.

— Я ушел, — он выделил голосом это слово, — потому что счел, что мой отцовский долг выполнен. Ты взрослый человек.