Ольга Громыко - Год Крысы. Путница.

Щепку они смотрели друг другу в глаза, потом лицо парня изменилось, закаменело, будто с него уже чеканили монеты, и ринтарский тсарь сухо и отрывисто велел:

— Отправьте к Хольгиному Пупу письмо с отменой приказа. С кем хотите — гонец, гончая, сам Саший, лишь бы поскорее! И седлайте коров. Мы выезжаем немедленно!

— Да, ваше величество, — кротко подтвердил начальник тайной стражи, поклонился и вышел.

Мы — это надо с полсотни тсецов снарядить. Бывалых, но молодых и горячих — в седлах придется есть и спать, а из них, возможно, сразу кинуться в бой. Один приказ — в казарму, второй — в коровник, третий-четвертый-пятый слугам, чтобы готовили тело к похоронам, а дворец к трауру. В конце концов, он был хорошим тсарем. А человеком… Хольга ему судья.

Несмотря на крайнюю серьезность ситуации, Кастий улыбался в усы.

Стая наконец дождалась нового вожака — молодого, умного и решительного. Давно пора.

Когда первые саврянские лодки достигли острова, их там уже ждали: и тсецы, и вовремя разбуженные, хоть и мало чего со сна соображающие работники. Топоры и колья привычно, как на учебе, лежали в их мозолистых ладонях.

Лезть на этого ежа савряне побоялись, заработали веслами на месте, оглядываясь на отставших. Лодки постепенно скапливались у берега растущим вширь и в толщу полукругом. Блики факелов плясали на воде, густой смоляной дым стлался поверху. Стороны все громче и враждебней перекрикивались, подбадривая себя перед боем.

— А ну пошли вон с нашей земли!

— Накася выкуси, ворье!

— От ворья слышим, дай только до вас добраться!

— Так добрались же уже, чего ждете? Штаны меняете?

— Вам, трусам, даем время подальше отбежать!

— Ой-ой-ой, добренькие какие!

— Да уж мальцам косички не режем! Только круглорожим свиньям уши!

— Крысы!

— Сволочи!

— Воры!

— Щхарские девки!

Некоторые из ринтарцев бывали в славном городе Щхарске, но, хотя и остались довольны тамошними девками, сравнению не обрадовались. — Да у вас что ни город, то курятник!

— Так иди сюда, петушок, потопчи!

На лодках захохотали, заулюлюкали. Их собралось уже достаточно, чтобы савряне не чувствовали себя шавками, облаивающими медведя. Ринтарцы тоже не унывали: за ними был Йожыг, от которого уже спешила подмога.

Колай, стоявший в заднем ряду, точнее, даже в камышах за задним рядом, трясся как лист. Цыка с Михом куда-то пропали, а ему драться с саврянами ну никак не хотелось, даже несмотря на дразнилки. Он и военный-то налет на веску ничком пролежал на дороге, насмерть затоптанный саврянской коровой (хорошо, никто добренький не добил).

Знаменного тоже отчего-то не было видно, хотя ему полагалось бы стоять впереди. Но замещавшие его тсецы из особо приближенных держались твердо и уверенно: мол, если куда-то и отлучился, то наверняка за подмогой.

И тут на линию прибоя, в грязную пену с водорослями, влез обсохший, передохнувший молец, воздел посох, подожженный в костре — факел вышел длинный и видный всем, — и заблеял во всю свою козлиную глотку, чередуя ринтарские слова с саврянскими, так что худо-бедно, но понимали его все:

— Остановитесь, глупцы! Разве не видите — то Саший искушает вас во тьме ночной! Богиня моими устами предупреждает вас: не поддавайтесь ему! Только теми он способен править, кто сам впустил его в свое сердце нечестивыми желаниями и помыслами! Отриньте их, и спасены будете!

Обе стороны ошеломленно замолчали. О Хольгином пророке знали почти все — кто видел, кто только слышал, но сразу догадался. Савряне относились к ринтарскому проповеднику более скептически, но Богиня-то едина! Как и ее священная книга, уже сотни лет переписываемая без малейших изменений — приходилось изощряться в толковании.

Часть противников послушно сотворила Хольгин знак — правда, свободной рукой, во второй продолжая сжимать оружие. Колай и вовсе принялся истово молиться: Лучезарная, не попусти!

— Хольга вложила в вас души не для того, чтобы вы замарали их грехами! А чтобы сохранили в чистоте, несмотря на мирские искушения и власти! — упоенно продолжал молец — еще ни разу ему не доводилось вещать перед таким скоплением народа! Сам святой Трачнил позавидовал бы. — Знайте: чаша Ее терпения уже полна до краев и скоро опрокинется на ваши неразумные головы! Если…

Откуда пустили эту стрелу — с реки или с берега, — никто так и не понял.

Молец всхлипнул, выронил посох, тут же с шипением угасший в воде. Потянулся к торчащему из-под ключицы древку, но не достал: рука опала, ноги подкосились, и пророк, нелепо изогнувшись, будто из него выдернули стержень, упал.

Когда в гробовой тишине растаял последний плеск, савряне и ринтарцы одинаково яростно взревели. До чего же низко пали их враги — божининого человека убили! (Хольгин он или просто блаженный — без разницы, все равно Ею отмеченный!) Ничего святого в них не осталось!

А раз так — то всего остального не жалко.

На Рыску, как всегда внезапно, накатило ощущение близящейся беды. На сей раз — такое сильное и всеобъемлющее, что девушка пошатнулась, не сразу сумев заговорить.

— Альк, чувствуешь?!

— Да.

Взгляд у саврянина снова начал стекленеть. Батраки с воплями ужаса и отвращения попятились от пещер — крысы посыпались оттуда горохом, по стенам, как паучье.

— Бежим! — Жар схватил Рыску за руку, но та в последний миг уцепилась за Алька, а сдвинуть их обоих вору не удалось.

— Уже некуда. — Саврянин с таким отстраненным видом склонил голову к плечу, будто сам вот-вот рассыплется на сотню крыс.

В лесу за пещерами послышались голоса, возня, треск веток. Еще бы собачий лай — и можно подумать, что местный вельможа объявил неурочную охоту на волков, цепочкой пустив загонщиков.

— Давайте обратно в лодку и вверх по течению, — трезво предложил Мих. — Посреди реки, да в такой темнотище, никто не достанет. И не до того им будет.

— Куда угодно, только сваливаем отсюда! Рыска, да вмажь ты ему пощечину!

Девушка неуверенно подняла руку, но саврянин, встряхнувшись, поймал ее запястье.

— Я тебе сам щас… — процедил он, глядя на Жара.

— А какого Сашия ты стоишь?!

Альк уже не стоял. Хотя смысла бежать по-прежнему не видел.

Но пусть надежда, которую путники добровольно променяли на знание, хоть с кем-то останется до последнего.

Цыка выскочил на берег первым и опешил — так тут все изменилось меньше чем за лучину. Над островом стояло низкое зарево от сотен костров и факелов, в котором с криками метались тени, до того изломанные, что Рыске показалось, будто там сцепились две крысиные стаи. И это было только начало: огненные точки продолжали стекаться к Пупу с обоих берегов, на смену угасшим и сброшенным в воду.