Григорий ПАНАСЕНКО - ЭДЕМ-2160

Верт покачал головой и спросил:

— Когда мы с тобой уходим?

— Не позже, чем через десять дней. Начинается сезон бурь, а радиоактивный дождь – штука малоприятная, – Луиджи осторожно почесал волдырь на руке.

Такие пошли по всему телу и у него и у Верта уже на третий день пребывания в Карьере. Почти все в бараке страдали от лучевой болезни и Верт старался облегчить их страдания как мог, но в его силах было лишь освобождать от работы на день-другой. Потом "симулянта" отправляли на работу опять.

Теперь же Верту предоставлялся отличный шанс избегнуть дальнейших мучений, бежав с Луиджи. Он не собирался умереть здесь, равно как и не считал наказание заслуженным. Если бы его сейчас спросили о том, что он думает о своей прежней работе, Пьер ответил бы, что с удовольствием встал бы в ряды борцов с евгеникой, если бы любил стрелять. Впрочем, был и другой путь – он мог стать тем, кем мечтал всю жизнь.

— И куда ты хочешь пойти потом, папаша? – Луиджи прервал размышления Верта.

— Когда потом?

— Ну, когда сбежишь отсюда и доберешься до своей Франции.

— Выполню старое обещание. Я обещал деду, что стану таким же как он.

— Это как? – усмехнулся Луиджи.

— Он был священником, – Пьер посмотрел на Луиджи и отвернулся к стене.

— Ладно, жди когда я тебе подам сигнал, – Луиджи усмехнулся снова, – святой отец.

И он незаметно исчез в проходе.

Бесконечная закрученная спираль виток за витком проходила перед глазами. Это действовало усыпляюще на кого угодно, только не на Саймона. Бросив беглый взгляд на столбцы цифр, парившие в голографическом проекторе над столом, он отодвинул монитор и быстро набрал ряд символов на клавиатуре. Из принтера выползла пластиковая лента с большим желтым оттиском, и Саймон отправил ее в папку "на подтверждение". Его рука потянулась за следующей дискетой.

Остановившимся взглядом Саймон смотрел на ярлык, на котором черным по белому стилизованным шрифтом значилось: "Айзек Эйнджил Блексмит". Медленно и осторожно он втолкнул дискету в прорезь панели. На экране появилась заставка загрузки: двойная спираль на фоне схематических фигур женщины и мужчины, держащих за руки ребенка. Когда компьютер выдал знакомый рисунок ДНК, Саймон на секунду прикрыл глаза.

Вытерев пот со лба, он положил руки на клавиатуру: работа началась. Двадцать пять минут кропотливых поисков вымотали Саймона сильнее, чем весь день до этого. Получив результат, он пересчитал его еще раз: сомнений быть не могло – природа не оставила ни одной лазейки.

Воспаленными глазами он всматривался в гнетущие строки: сумма генетических отклонений 19,899%, риск онкологических заболеваний – 98,734%, высокая вероятность появления новообразований арахноидальной оболочки головного мозга, врожденная недоразвитость клеточной структуры печени. Саймон обхватил голову руками. Прошла минута, три... пять...

Негнущимися пальцами вытащив из пачки сигарету, он закурил – впервые на рабочем месте. Дым обволакивал полупустой стол, но даже через тягучие, синие полосы предательская спираль ярко отсвечивала зеленовато-бирюзовым. Рубиновый глазок телекамеры, не мигая, смотрел в спину Саймону. Столбик пепла вырос и упал на стол.

Медленно размяв окурок в чашке Петри, он поднял взгляд на экран, где вальсировала нить ДНК. Также медленно он нажал на клавиатуру принтера. Весело жужжа, тот выдал пластиковую карту с ярко-красным оттиском, на котором жирно высвечивалось – С-1.

Саймон отложил лист в папку "на подтверждение".

Когда за окнами стемнело и зажглись плафоны-автоматы, он погасил терминал и вышел из лаборатории. Секретарша терпеливо сидела за своим столом, хотя рабочий день уже давно закончился. По просьбе Саймона она приготовила ему черный кофе и принесла его в маленькой чашке в кабинет. Саймон поблагодарил и отпустил секретаршу домой, пообещав закрыть кабинет.

После того, как за Магди закрылась дверь, Саймон приоткрыл металлическую фрамугу в приемной и закурил, сидя на подоконнике. Он опять пытался найти выход для Айзека Блексмита и не находил. Окурок обжег пальцы и красной кометой полетел в темноту уличного провала. Саймон раскурил новую сигарету. Разумеется он мог бы добавить эти несчастные доли процента, и даже больше. Пусть бы ребенку присвоили статус В-3. Все равно ему, Саймону, ничего бы не было – это допустимая погрешность. Но он с таким же успехом мог бы присвоить Айзеку и А-1 или А-0. Повторная экспертиза обнаружила бы отклонение и забраковала бы эмбрион раньше, чем Саймон успел бы сказать что-либо в свое оправдание.

Да и не велика помощь, если бы он был изобличен в подлоге. Всегда найдется дюжина ослов, дабы пнуть умирающего льва. Участь Пьера Верта незавидна, а скандал был бы куда крупнее.

Наконец, стоит ли давать шанс заведомо больному ребенку обрести жизнь в страданиях. Ведь ходатайство о предоставлении жизни на условиях стерилизации удовлетворялись редко. Уж это-то Саймон знал не понаслышке.

Он тяжело вздохнул и выкинул второй окурок в окно, затем плотно закрыл раму и пошел собираться домой. Рабочий день закончился.

На улице было тихо: редкая для этих широт снежная зима наконец-то вступила в свои права, укрыв землю тонким белоснежным платком. Снег не таял, было заметно холодно, но ветра не было и торопливые прохожие, замедляя шаг, вдыхали морозную свежесть прозрачного воздуха.

Лишь Саймон по прежнему шел, погруженный в свои раздумья, и не замечал окружающего великолепия. Пару раз его толкнули и извинились, но он не ответил и даже не заметил, что кто-то обращается к нему. В мыслях он снова и снова возвращался к сегодняшней работе, к Айзеку, к Эйнджилу и Марте. Глупые люди, они ради своего счастья готовы обречь на муки существования свое собственное дитя. Разве задумывались они, каково это для ребенка быть не таким как все? Участь изгоя и для взрослого тяжела, а для ребенка – непомерная тяжесть.

Но что им страдания сына, когда они обретут свое личное счастье. Они ведь будут его любить! Лицемеры. Жалость и любовь – разные чувства. И если первое в людях достойно презрения, то ко второму многие просто не способны.

Саймон почувствовал как холодная ярость переполняет его. Да как можно покупать свой маленький Рай за счет целых поколений. Ведь стерильный Айзек никогда не сможет стать отцом. Это ли не кощунство?!

Ледяной ветер переулка ударил в лицо, сгоняя пелену бешенства. На пороге дома Саймон уже слегка раскаивался, что так погорячился в адрес друга и Марты. А когда услышал знакомый голос Эйнджила, то вообще позабыл о своих мыслях, и только маленький червячок сомнения иногда просыпался в нем, но Саймон старался не замечать его.

— Да, хорошо ты отдохнул в России, – Эйнджил одобрительно замычал, распробовав настоящий грузинский чай. – Расскажи поподробней.