Григорий ПАНАСЕНКО - ЭДЕМ-2160

Они бегали как на ладони, даже не видя, откуда бьет противник. Видимо он, Салех, последний, кто остался в живых.

— Эй, ты! Пожиратель верблюдов и крокодилов, сдавайся сам, или мы тебя поджарим!

Салех промолчал, перезаряжая автомат. В глаза ему бросилась длинная тонкая щель в полу. Он подполз и с трудом откинул крышку люка. Нет, там был не подземный ход. Это был склад боеприпасов. Почему они не взорвались при атаке, Салех даже не подумал. Не все ли равно? Ведь их можно использовать сейчас. Он оскалился белозубой улыбкой и оторвал кусок рукава. Намотав его на штык и высунув ствол в амбразуру, он замотал им из стороны в сторону, крича на ломаном английском:

— Я сдаюсь! Я ранен и не могу идти! Я выброшу автомат.

Прокричав то же самое для убедительности еще раз, он выбросил бесполезное оружие в песок. Шлепнувшись, автомат съехал с дюны, трепыхая белым обрывком на холодном ветру. Цепь солдат поднялась и двинулась в его сторону. Когда до них оставалось не более десяти метров, он пополз в сторону открытого люка. Нога уже не болела, а Салех шептал про себя молитвы Аллаху. В глубине люка тускло блестели аккуратные ряды снарядов.

На пороге дота послышалась возня и, осторожно озираясь, вошел солдат с синей шестиконечной звездой на каске. Последнее, что он увидел в своей жизни, была падающая в люк граната.

— Аллах акбар! – прошептал Салех перед смертью.

После чудовищного взрыва, сорвавшего бетонный короб дота как старую шляпу, осталась дымящаяся воронка диаметром около пятнадцати метров. Сквозь медленно оседающую пыль и песок Евгений смотрел на поле боя, по которому уже торопилась санитарная команда. "Черный Магриб" был уничтожен.

Сняв шлем-сферу, Данилов провел рукой по волосам. На ней остался липкий красный след. Евгений с удивлением ощупал свежую рану, протянувшуюся от виска ко лбу. Что ж, Шухарту надо сказать спасибо – он подготовил арабов замечательно. Евгений усмехнулся и, насвистывая легкий мотивчик, направился к штабному бункеру.

Утро выдалось на редкость погожим. Пыльная буря, шумевшая всю ночь к утру улеглась. Даже солнце стало проглядывать сквозь низкие облака. Рабочий день в карьере начинался рано, и Пьер Верт, с кряхтеньем спустив ноги с полки, сунул их в раздолбанные рабочие сапоги и отправился в отхожее место: надо было успеть до всеобщей побудки, иначе затолкают и места не найдется. Он умылся из ржавого ковшика, привязанного грязной веревкой к двухсотлитровому баку с дождевой водой. Счетчик Гейгера над бочкой показывал шестьдесят четыре микрорентгена. "Значит, утренний дождь был хороший", подумал Пьер и, воровато оглянувшись, достал припрятанную накануне пластиковую бутылку, которую выменял на трехдневный паек вчера. Бутылка была грязной и мутной, но ему было не до этого. Пьер быстро набрал ее водой и завинтил крышку. Спрятав бутылку в складках робы, он шаркающей походкой направился назад к бараку, расчесывая изъязвленную шею. Приближалось время побудки.

С первыми звуками сирены барак, в котором обитал Пьер и еще четыре сотни таких же изможденных, серых, неразговорчивых людей, зашевелился как просыпающийся от зимних холодов муравейник, и каторжники потянулись к баку с ржавой водой, а затем в столовую.

За завтраком к Пьеру подошел Луиджи:

— Сегодня в два. Жди у бокового пути, – и он как ни в чем не бывало принялся за еду.

Пьер незаметно припрятал пайку хлеба. Через пол часа начали построение. Сегодня Верт дежурил по бараку, и у него было пол часа времени до отправления в карьер. Он увидел, как Луиджи погрузили в вагонетку, и состав, громыхая и лязгая, исчез за чахлыми кустами можжевельника и дубняка.

Точно за две минуты до отправления Пьер как бы невзначай отправился к баку с водой. Дрожащими пальцами, поминутно оглядываясь, он маленькой заточкой отвинтил счетчик Гейгера со стены и бегом бросился к поезду.

За опоздание получив прикладом по спине, он повалился в грязь на дне вагона и отполз к своему месту на лавке. Ему пару раз наступили на руку и пнули в темноте – он так и не увидел кто, но это было не столь уж важно. Главное, что он достал счетчик Гейгера.

Если бы кто-нибудь узнал сейчас, что Пьер лишил всех возможности на следующее утро узнать, не грозит ли облучением дождевая вода в баке, его бы растерзали голыми руками, и ни один охранник не вступился бы. Вертухаи всегда только глумились и с удовольствием следили за расправой. Верт передернул плечами и сгорбился в углу.

Около полудня, заметив по длине тени, что близится время встречи, Верт осторожно направился в сторону заброшенной ветки. Он постарался, чтобы в это время почти никого с вагонетками и носилками по пути не встретилось. Луиджи работал в соседнем карьере и Пьер не знал, получиться ли у него улизнуть от дозорных. Путь был недолгим, но ему раза три казалось, что его сейчас заметят и остановят, а потом расстреляют. И все же он добрался до назначенного места.

К двум дня Верт уже стоял у стрелки, которая вела к заброшенному руднику. Пути еще не успели разобрать, и металлические конструкции жадно впитывали радиацию, каждую весну и осень приносимую ветрами с юга.

Он сделал вид, что чинит колесо вагонетки, но карабинер занервничал и явно решил узнать, в чем дело.

— Чего развалился, сволочь?

В поле зрения Пьера показались начищенные до блеска просвинцованные ботинки. Губы на холеном лице, скрытом за свинцовым стеклом маски презрительно скривились, и карабинер плюнул под ноги Пьеру. Жирный плевок скатался в мутный шарик в пыли.

— Тележку чиню, – француз сжался в ожидании удара.

Неожиданно сверху раздался булькающий звук. Пьер поднял глаза и обомлел: тело карабинера медленно оседало, а на горле его зиял широкий разрез, истекая чем-то густо-красным.

— Что? Струхнул, папаша? – Луиджи осклабился, отчего его щеголеватые усы вздернулись как у крысы.

Он небрежно вытер финку о спецформу охранника и презрительно сплюнул:

— Легавый! – итальянец вложил в это слово максимум презрения. – Что старик, ноги отнялись? Идем, засиживаться некогда. Гато Феррари ждет нас. Хороша одежка, да возиться некогда.

Луиджи с сожалением посмотрел на мертвого карабинера и еще раз с досады плюнул в него. Пьер заметил, что его руки дрожат. Уходя за итальянцем, он истово шептал молитвы, оглядываясь на бездыханное тело в луже крови.

— Шевели ногами, святоша, – Луиджи бодро прыгал впереди с автоматом через плечо.

Скоро рельсы закончились, и под ногами потянулась серая земля в выбоинах, местами покрытая жестким ежиком цепкой, бурой, ползучей травы. Все здесь было пропитано пылью, мелкой как тальк и всепроникающей как тараканы. От нее слезились глаза и першило в горле. Трава росла в небольших промоинах, там, где ночью выпадала роса или скапливалась редкая дождевая вода. Колючие шары чертополоха цеплялись за робу и мешали идти. Солнце все больше подбиралось к зениту. Вместо облаков собиралась тонкая дымка.