Феликс Крес - Громбелардская легенда

В предместье Громба жил единственный человек, который мог чем-то помочь. Его прозвали Лошадником — поскольку он лечил лошадей. Арма знала, как это выглядело на самом деле. Лошадник научился определять, сумеет ли животное само выздороветь или сдохнет — и в том было все его искусство. Но у него имелись всякие вонючие микстуры, для виду. Все — кроме одной, которая и в самом деле действовала. Обнаружив ее свойства случайно, он использовал ее необычайно экономно, поскольку сам не имел ни малейшего понятия, из каких, собственно, отбросов ее приготовил. Лошадник имел привычку пробовать свои жуткие зелья, ибо не хотел случайно отравить какую-нибудь из пользуемых им лошадей (из-за чего как-то раз едва не отравился сам). Лошадиный знахарь страдал неприятным недугом; бывало, порой он не мог сесть, и, что еще хуже, у него бывали кровотечения — с обратной, так сказать, стороны. Попробовав новую микстуру как раз в такой момент, он обнаружил, что она не только не смертельна, но еще и помогает от этого самого кровотечения. Последующие попытки подтвердили ценное наблюдение. Лошадник обладал настоящим сокровищем.

Именно это сокровище хотела Арма от него получить.

Городские ворота были недалеко, но кратчайший путь к ним вел через Малый Рынок, где остановились армектанские полусотни, окруженные радостными толпами. Давно уже на улицах Громба не было столько людей, куда-то спешащих, довольных, возбужденных. Все хотели увидеть лучников. Арма охотно посмотрела бы тоже, но любая задержка могла обернуться трагическими последствиями — и собравшиеся толпы начали ее раздражать. Рынок следовало обойти стороной. Она почти бежала, понятия не имея, как давно началось кровотечение. Любое мгновение было крайне дорого.

Недалеко от городских ворот ее остановили трое детин — явно из тех, у кого не было особых причин радоваться прибытию войска. Ее платье, хотя уже слегка помятое, запачканное и влажное от дождя, привлекало внимание; если бы не большая спешка, Арме даже в голову бы не пришло бегать в чем-то подобном по улицам Громба. И драгоценности! Все на виду, поскольку она не взяла даже плаща…

Ее схватили за пояс и прижали к стене.

— Ах, как я устала! — защебетал детина, увенчанный яйцеобразной глыбой, которую трудно было даже назвать головой. — Ах, как быстро я бегу! Ах, ах!

Ее схватили за руки и под невероятно веселые, с их точки зрения, шуточки затащили в ближайший переулок. В этой части города было уже довольно пусто; те, кто шел посмотреть на солдат, давно добрались до места. Ей удалось заметить одинокого мужчину, быстро оглядывавшегося по сторонам.

В переулке ее снова толкнули к стене.

— Ах, ах! — воскликнул еще раз детина. — Ах, как нам будет хорошо…

Резко дернув, он оторвал от платья тонкой работы брошку с рубином.

— Ах, ах, — со злостью проговорила она, увидев над его плечом приближающуюся помощь.

Она ударила детину коленом в пах, да с такой силой, что тот снова сказал «ах» и выронил брошку. Он оседал на подкашивающихся ногах, когда его товарищи услышали звук шагов. Они обернулись, выпустив руки женщины. Подбегающий был уже рядом, в правой руке он держал короткий меч, а в левой стилет. Один из бандитов выругался, отскакивая в сторону, второй сунул руку под плащ и вытащил нож. Незнакомец с мечом со всей силы замахнулся — и кулак бандита, все еще сжимающий рукоять ножа, повис на тонкой полоске кожи. Прежде чем смолк пронзительный вопль, защитник Армы пнул ногой в голову пытающегося встать шутника. Третий негодяй бежал прочь что было сил. Среди несмолкающего воя извивающегося у стены детины с отрезанной рукой Арма без тени жалости пинала того, кто пытался отобрать у нее брошку. Когда он перестал шевелиться, она нашла щель между руками, которыми он прикрывал голову, и дала еще два ожесточенных пинка, размозжив ухо.

Незнакомец спрятал меч и стилет под плащ и отошел на шаг назад. Арма перешагнула через лежащего без сознания, наклонилась и подняла свою брошку.

— Последний раз я жду так долго, — гневно бросила она, спеша к выходу из переулка. — Я тебе плачу, и ты должен быть на месте, как только мне это потребуется! Мне блевать охота, когда я смотрю на этот город…

Мужчина коротко поклонился, подождал, пока «подопечная» несколько удалится, после чего двинулся за ней следом, как и прежде.

Раненый все еще скулил в переулке.

Оказавшись у городских ворот, Арма позвала одного из солдат. Был уже вечер, и ей нужно было обеспечить себе возможность возвращения в город; с наступлением ночи ворота запирались. Солдат показал ей начальника поста. Арма обменялась с ним несколькими негромкими словами; десятник рассмеялся, хлопнул ее по заду и протянул руку. Брошка с рубином пришлась ему весьма по вкусу. Он махнул рукой. Блондинка отыскала взглядом своего спутника и кивнула ему. Он приблизился к ней, и она тихо проговорила:

— Обними меня… Я сейчас изображаю самую дорогую шлюху в городе.

Они прошли через ворота.

— Я вернусь одна, — сказала она. — Ну ладно. Дашь мне свой стилет. Проберись в город так быстро, как только можешь. И жди перед трибуналом, как обычно. Кто знает, не придется ли мне совершить в эту ночь еще пару прогулок…

Вскоре они оказались перед домом Лошадника. Хозяин был немного пьян, но тотчас же протрезвел, услышав, зачем пришла Арма. Он кричал и плакал до тех пор, пока она не назвала сумму.

Весть о тяжелой болезни первой наместницы судьи разошлась повсюду. Вновь начали строиться предположения и сплетни; никто не знал, чем, собственно, больна дочь императора. Доступ к ней имели немногие. Кроме Норвина и Армы, она видела лишь свою доверенную служанку, дартанскую Жемчужину. Первый день прошел спокойно, но уже на второй день из личных покоев наместницы стали доноситься крики и шум самых обычных скандалов. Вскоре они смолкли. Арма вообще оттуда не выходила. Норвин днем и ночью стоял на страже у входа в покои, вместе с несколькими своими солдатами. Ситуация перестала быть необычной, начиная становиться опасной. Посланника от князя Рамеза отправили восвояси. Прибыл второй — того просто прогнали, ибо он оказался чересчур настойчив. Приходивших по разным делам урядников тоже отсылали прочь. Наконец пришел второй наместник судьи и прямо потребовал свидания с ее высокоблагородием. Норвин объяснял, оправдывался и лгал. В конце концов он просто преградил путь к дверям, опершись о них.

— Ну проходи, ваше высокоблагородие, — сказал он, когда наместник начал повторять свои требования.

Урядник принял его слова за чистую монету и начал возиться с дверями. Норвин не отходил. Он вовсе не был гигантом, тем не менее роста был солидного — и потребовалось бы четверо таких старичков, как второй наместник судьи, чтобы открыть двери, у которых он стоял, скрестив руки на груди.