Константин Плешаков - Богатырские хроники

Из-за камня послышался звон бубна. Жрецы подбросили в огонь горсть царьградского порошка, и костер прыгнул вверх, облизав при этом весь камень. Перуново таинство началось.

Бубен гремел все яростней. Десять черниговцев неуверенно вышли к огню и пустились в пляс. В это время из темноты показалось медленное шествие. Это несли к костру тело касога, убитого молнией.

Мы верим, что на убитом молнией человеке нет грехов и что боги метили не в него, а в спрятавшегося за ним подлого сатану. Верим и в то, что погибший от грозы был праведником и, умерев, теперь стал нашим заступником перед богами. Убитого молнией человека по-простому хоронить действительно нельзя. Касога несли четверо, все — в черном, лица у всех — скрыты под черными же личинами, все — без оружия. Поднесли к костру и застыли на месте. Жрецы простерли руки к небесам и запели дрожащими голосами:

— Без вины убит, теперь перед Перуном стоит, стрела огненная летит, праведника разит. Ты не гасни, стрела, ты не гнись, стрела, ты свети, стрела, ты ударь, стрела.

Тут снова загремели бубны и заглушили тихий старческий напев. Жрецы меденно поворотились к воинам в черном и бережно приняли у них с рук тело касога, поднесли его к самому жертвеннику и подняли высоко вверх на вытянутых руках. Касог был низкоросл, но в полном вооружении и поэтому, наверно, непомерно тяжел для ветхих старцев. Руки их явственно дрожали, и покойник колыхался над костром, как будто куда-то плыл по огненной реке.

Бубны умолкли. Старцы разом резко выдохнули:

— Э-эх!! — и бросили касога в костер.

Кольчуга его засверкала ослепительным золотом, и на мгновение показалось, что мертвец превратился в полуденное солнце. Закоченевшие руки его стали на глазах разгибаться; труп зашевелился…

Войско заворчало в изумлении, а я в отвращении заткнул нос от отвратительного запаха паленой плоти.

Однако запах этот быстро распространился и по воинским рядам, вызывая тошноту у многих. Заметив это, жрецы подбросили в огонь пахучей смолы. Тяжелый запах исчез, и от костра обнадеживающе повеяло лесом.

В полной тишине жрецы повернулись к нам с Мстиславом и завопили:

— Клади меч, отец, найдешь кладенец, клади палицу, Перуну понравится!

Мстислав нахмурился и покосился на меня. Я же пребывал в сомнении. Жрецы обещали неодолимый меч-кладенец, а я как раз скитался без стоящего клинка! Конечно, настоящий кладенец — драгоценный меч, обнаруживаемый под землей в том месте, куда ударила молния, еще не попадал смертному в руки никогда, как и топор-саморуб. Однако не нальется ли мой тмутороканский меч Перуновой Силой, если поднести его к жертвеннику, что и предлагали сейчас жрецы?

Старцы по-прежнему надрывно пели, раскачиваясь взад-вперед:

— Меч! Меч! Меч!

Мстислав сказал, почти не разжимая губ:

— Ступай, Добрыня. Твои это дела.

— Ты тоже не безоружен, князь.

Глаза Мстислава вспыхнули гневом.

— Обещал в походе прикрывать меня? Вот и иди! Не пойду я под неведомую Силу подставляться!

И он яростно дернул ногой.

Я смерил его холодным взглядом и соскочил с коня. Жрецы пали передо мной ниц, войско восторженно застонало. Я сделал первый шаг вперед.

Самый старый жрец медленно поднялся с колен и протянул руку, чтобы взять у меня меч. Я покачал головой. Старец отступился, хотя глаза его были сейчас совершенно безумны. «Значит, — мельком подумал я, — у него все-таки есть вера».

Костер горел высокой свечой. Касог начал обугливаться, доспехи его почернели. Вблизи огня запах снова стал труднопереносим. Я опустился на одно колено и сунул острие тмутороканского клинка в огонь.

Клинок нагревался медленно. По лезвию поползли синие змейки и непонятные матовые узоры. Я вглядывался в них до боли в глазах, но ничего толком разобрать не сумел, кроме извилистой, занавешенной дымом дороги, по которой медленно ползли две искры, преследующие верткую черную тень. Однако тут огонь жадно лизнул мои руки, я отпрянул, и видение скрылось.

Тут я почувствовал, что за моей спиной происходит что-то особенное, потому что по воинским рядам прошел невнятный шум. Я обернулся и тут же отвел глаза: этот старый обряд я видеть не хотел. Я тоже верю, что молния входит в тучу, как муж в жену, и что молния — мужеское достоинство Перуна, но уж больно дик восславляющий это танец…

Наконец за моей спиной гортанно закричали, ко мне подскочил жрец, выхватил мой меч из огня и торжествующе показал толпе. Получив свой меч обратно, я, как того требовал обычай, низко поклонился огню, вырвал из своей головы несколько волосков и бросил в костер. Войско одобрительно загудело…

Однако, еще только шагая к своему коню, я уже понял, что напрасно благодарил Перуна. Никакой Силы на моем мече так и не появилось.

Мстислав посмотрел на меня с опаской и даже отъехал в сторону. Я невесело усмехнулся: на таких людей не Сила, а дурь жреческая нужна…

Все подходило к концу. Жрецы сгрудились у костра и начали что-то выкапывать из-под него. Наконец, с победным воплем они выпрямились и побежали к Мстиславу; тот отпрянул… Старший жрец торжественно протянул ему на вытянутых ладонях небольшой черный камень…

Потом стали одаривать войско мохнатой прострел-травой: как считается, во время грозы молния пронзает ее и делает Сильной. Впрочем, прострел-трава действительно хорошо врачует некоторые раны.

Люди начали разъезжаться, недоуменно качая головами и вполголоса переговариваясь. От таких зрелищ они уже совершенно отвыкли. Что ж, сегодня воинский стан будет обсуждать не только прошедшую битву, но и богов. Ничего худого в этом нет.

Старший жрец поманил меня пальцем. Я неохотно приблизился.

— Ты нас не вини, — шепотом сказал он. — Не вовсе мы сегодня наврали. Может, и меч бы твой закалился, коли б поверил ты нам. Видение все-таки ж было тебе.

Я вздрогнул и нахмурился:

— Не великое видение ты мне показал, отец. Не было в нем большого смысла.

— Так ведь не все по правилам было… Не успели мы обряд приготовить как следует… Мертвеца вон даже неправильно в огонь положили…

— Кремень князю тоже пустячный преподнесли?

Старик быстро заморгал:

— Ты уж не выдавай нас, милостивец! Не соврешь — не попьешь, не обманешь — за стол не сядешь! Перунов кремень кто ж впопыхах-то найдет?!

— Да уж, — согласился я, развеселившись. — Это тебе, отец, не касогов на огне жарить.

Старец похлопал белесыми ресницами, поклонился и устало зашагал в ночь.

Ночью начался пир. В землю у княжеского шатра вбили копье и повесили на него золотую луду — Якунов позор. Дико завывали касогские трубы, глухо гремели бубны, тмутороканцы трубили в рога и горны, откуда-то повылезали чернявые обозные бабы, пошли в пляс между кострами…