Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены

— Зачем ты делаешь это?

Щеки вспыхивают румянцем, Илия прижимает к лицу ладони, словно пытаясь спрятать этот предательский румянец.

— Я… вы… господин… я не хотела причинить вам вред… я виновата, господин, я… сделаю все, что захотите, господин.

Вальрик постепенно приходил в себя, и с каждой минутой на душе становилось все более мерзко. Илия стоит, виновато опустив голову, хотя она как раз-то и не виновата.

— Кто тебе приказал… сказал… в общем, кто тебя на это надоумил?

— Д-дедушка, — теперь горели не только щеки, но и уши.

Значит, Кхимар, старый хитрец, решил таким вот образом благодарность изъявить. Господи, ну до чего же мерзко.

— П-простите… п-пожалуйста… — Илия всхлипнула. — Он не хотел вас разозлить, он сказал, что вы пострадали из-за меня, что меня могли не только выслать из замка, но и казнить, что вы были так добры, чтобы заступиться за меня и…

— Перестань!

— И что Повелитель изменил решение только благодаря вашему заступничеству, что вы, наверное, скоро тоже… изменитесь. — На последнем слове Илия споткнулась и замолчала. Она была такой близкой, горячей, послушной… в конце концов, она ведь сама пришла, Вальрик ни о чем не просил. Так зачем отказываться? Она больше не дрожит, смотрит исподлобья, но взгляд не испуганный, а… вызывающий?

Ее руки гладят волосы, поглаживают царапины на лице, шею… расстегивают рубашку… нельзя же так.

— Уходи.

Она смеется и мотает головой, светлые волосы шелковыми прядями скользят по коже, Илия чуть прикусывает мочку уха и шепчет.

— Никогда, господин…

— Почему?

— Вы же победили… вы сильнее, значит, лучше… и…

Она говорила это совершенно искренне, и Вальрик не нашелся, что ответить, да и не нужен был ответ.

Илия ушла, когда он спал, точнее, притворялся спящим. Он слышал, как она встает, собирается, идет к двери… наверное, нужно было остановить или хотя бы сказать что-то на прощанье, но Вальрик совершенно не представлял, что следует говорить в подобных случаях. Притвориться спящим куда как проще.

Хлопнувшая дверь и легкое поскрипывание половиц. Теперь можно открыть глаза, тело лениво и расслаблено, а на душе по-прежнему не спокойно. И дело отнюдь не в Илии, дело в том, что время почти вышло, а Вальрик так ничего и не решил.

Посоветоваться бы…

Рубеуса Вальрик нашел в библиотеке, что было несколько неожиданно, поскольку прежде Рубеус не проявлял интереса к книгам. А Вальрику здесь нравилось, единственное место в доме, которое не отталкивало его. Здесь не было той вызывающей роскоши, которой отличались прочие комнаты Саммуш-ун, тяжелая тишина, запах пыли и бумаги, немного резковатый свет и уютные тени в углах. Здесь почти так же спокойно, как в заброшенных комнатах.

— Вечер добрый.

— Добрый, — отозвался Рубеус. Тон не слишком дружелюбный, впрочем, на дружелюбие Вальрик не слишком-то рассчитывал. Плевать на дружелюбие, ему совет нужен. На то, чтобы прояснить суть вопроса ушло гораздо меньше времени, чем предполагал Вальрик. Рубеус слушал молча, внимательно, но вместе с тем как-то отвлеченно, взгляд его скользил по книгам и разложенным на столе бумагам, и Вальрик не мог отделаться от впечатления, что на самом деле Рубеусу все равно, что случиться с Вальриком. Возможно, так оно и есть, Рубеус-вампир сильно отличался от Рубеуса-человека.

Ну до чего ж все сложно, из головы не идет Илия… до чего же не вовремя, у него совершенно нет времени думать об Илии, он и с собой-то не знает, что делать.

Соглашаться или нет?

— Нет, нет и нет! — Рубеус был категоричен — Речи быть не может, понятно? Я даже думать тебе запрещаю, понятно?

— Но почему? — Вальрик, конечно, предполагал, что Рубеусу вряд ли понравится идея, но настолько резкой реакции не ожидал.

— Потому. Выбрось из головы и все.

Нет, не все, далеко не все, если Вальрик откажется, хотя по-настоящему веских причин для отказа он не видел, то придется думать, что делать дальше. В деревню? К коровам? Ну уж нет.

— Ты не понимаешь, Вальрик. Невозможно понять, пока сам таким не станешь, пока в первый раз с головой не накроет. Холод адский, кажется еще немного и конец, не больно, но жутко. Жажда ни на что непохожа, она — бездна, в которую ты проваливаешься, ежеминутно, ежесекундно, все глубже вниз, а рядом никого, кто бы протянул руку и вытащил. Это — замершая смерть, живешь и не-живешь одновременно. Не понимаешь? Я тоже не понимал, зато теперь, — когти оставили длинные царапины на полировке стола. — Падаешь, падаешь, а дна, чтобы разбиться и, наконец, умереть нет. Кровь замедляет падение, кровь вытаскивает из пропасти и несколько недель ты чувствуешь себя почти нормально, а потом снова вниз… бесконечная агония. Это только кажется, что можно противостоять, чем дольше сопротивление, тем холоднее… Сколько я выдержал? Недолго, очень недолго, и то благодаря Коннован.

Вальрик слушал молча, он не знал, как относиться к этой исповеди. Ему нужен был совет, а не рассказ.

— Знаешь, каково это, когда вместо людей, которых ты знаешь, которым ты обязан многим, например, жизнью, так вот, ты видишь не людей, а… пищу. Запахи различаешь остро, в малейших нюансах, звуки тоже… мышь пробежит, а ты слышишь. Ладно бы только мыши. Я всех вас слышал и постоянно, каждую чертову минуту убивал. Слава богу, только мысленно. И с каждым днем становилось все хуже. Например, разговариваю с кем-нибудь, а в голове одно вертится — убей, иначе сам сдохнешь. Еще день-два и окончательно с ума сошел бы.

— Но ведь не сошел.

— Честно говоря, не знаю. Иногда кажется, что да, все-таки сошел. Иногда… без нее плохо. Это не любовь, гораздо страшнее. Любовь предполагает свободу выбора, а тут выбора как раз и нет. Думаю о ней постоянно, как будто кусок души отрезали, хотя, конечно, еще вопрос, есть ли у меня душа.

— Тогда почему не уйдешь? Что тебе мешает? — Вальрик, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже давно. Почему так вышло, что сначала Рубеус и Карл сражались на поединке, причем сражались по-настоящему, и Рубеус переживал проигрыш, а теперь он живет в Саммуш-ун, словно поединка и вовсе не было. И Коннован тоже не было, про нее словно все забыли.

Нет, конечно, нельзя сказать, что Вальрик сам часто вспоминал о ней… вернее, раньше, когда в камере сидел, то вспоминал, а здесь, в Саммуш-ун, воспоминания были редкими, случайными и какими-то невнятными. Но одно дело он, и совсем другое Рубеус, который говорит, будто у него кусок души отрезали.

— Почему? — Вальрик повторил вопрос.

— Что мешает? — Рубеус как-то криво улыбнулся и, положив руку на стопку книг, ответил. — Вот это. И еще это, — поверх стопки легла черная кожаная папка.

— Не понимаешь? Я и сам пока не очень, но знаю, что разобравшись во всем этом спасу многие жизни, а…