Вениамин Шехтман - Инклюз

— Ничего с ней не случится, — буркнул брат Луи, — пещера на острове под охраной ангела. Она благословлена Девой Марией. Ты, брат Камилл, сам подумай, кто ангел, а кто Лжеиоанн. Для пещеры на острове это все тьфу.

И старец действительно плюнул на пол.

— Ты успокоил меня, брат, я благодарен тебе. Однако же то, что не я похитил реликвию, еще не значит, что ее не похитил кто-то другой. Вы — обратился он ко мне — готовы поклясться, что в ларце было пусто?

— Если для этого надо повторить ритуал с рукой, то я, пожалуй, воздержусь от клятв.

— Полноте, — поморщился брат Камилл, просто скажите.

— Если так, то да. Присягаю, что ларец был пуст.

— И все же, я не могу в это поверить. Рискуя обидеть вас, вынужден сказать: нужно отправиться туда еще раз. И на этот раз нам нужен второй мирянин-христианин. Возможно, вас подвело зрение, на вас напустили морок, возможно все, кроме одного — что реликвии нет в ларце.

— Я видел его лицо, когда он с дерева слез, — сообщил Зулеб. — Да я свою бороду сбрею, если он солгал и ваша реликвия там!

— Сожалею, но ничье ручательство не может служить здесь гарантией, — холодно заявил брат Камилл.

— Мне позволено будет не ходить в этот раз? — спросил брат Ожье — Я хотел бы посвятить себя уходу за страждущими.

— Благословляю тебя на это, — махнул рукой брат Камилл. — Но где же нам найти нового посланца? Я готов посвятить в нашу тайну кого угодно, даже одного из раненых, что находятся у нас на излечении. Только они все слишком слабы.

Абих, до того молча сидевший и перебиравший руками край одежды, вдруг несмело сказал:

— По рождению я христианин. Копт. И не принимал магометанство по обычаю, не славил трижды Аллаха и Мухаммеда. Просто жить последователем Пророка в Акко куда проще, чем кем-то иной веры.

Брат Камилл внимательно посмотрел на него.

— Святой Бертольд ничего не говорил о том, что реликвия может быть взята только рукой праведника. Ты сгодишься, вероотступник и соглядатай.

Настроившийся на то, что наша вторая экспедиция будет такой же молниеносной, как и первая, я был сильно разочарован. Вероятно, так уж нам повезло в первый раз, что озеро было практически безлюдно. Ныне же на его берегах и водах занималась разнообразными делами и бездельничала тьма народа. По водной глади ползали рыбачьи лодки и плоты. Пляжи были усеяны сборщиками. Что именно они собирали, я, признаться, не понял. Однако люди с обнаженными ногами и всей одеждой закатанной выше бедер, бродили вдоль уреза воды, наклонялись и складывали что-то в корзины. На пляжах отдыхали, собравшись по трое-четверо, пастухи, временно слившие свои стада и загнавшие их пастись в кустарник и перелески.

Брат Камилл безапелляционно заявил, что он не допустит того, чтобы наши поиски острова привлекли внимание, а затем и вызвали сенсацию, что непременно случиться, примись мы за них немедленно.

Он настоял, чтобы мы, арендовав за ничтожную плату (я внес ее самолично) шалаш сторожа при роще смоковниц, выжидали там до темноты. Однако возникло следующее препятствие: ночь выдалась пасмурной, отправляться в плавание сделалось невозможным. Что ж, проводить время на берегу оказалось совсем неплохо. Ночью я отлично выспался на мешке набитом свежей листвой, а днем мы купили фруктов, лепешек (пресные лепешки — отличная еда в отличие от дрожжевого хлеба), сыра и половинку овцы у пастухов и крестьян, после чего наше ожидание превратилось в подобие пикника. Даже монахи, проведя день в безделье, но у воды, подставляя лица свежему ветру, а головы нежаркому солнцу, как-то успокоились, черты их лиц, обострившиеся за время наших злоключений, разгладились. Нечего и говорить о том, как славно было мне, Зулебу и Абиху. Обет не сдерживал нас в употреблении скоромного, а, поедая свежее хрустящее подгоревшими краями вулканически-горячее мясо и запивая его пусть кислым, но бодрящим белым вином, можно провести сколько угодно времени, и время это не будет потрачено напрасно. Простые радости ни чем не хуже сложных, их "радостность" — равнозначна.

И вновь ночь не годилась для плавания. Я сменил свой тюфяк и, вытащив его из шалаша, прекрасно спал, не тревожимый светом звезд, а шакалы с их тявканьем и взвизгами сработали, будто колыбельная кормилицы.

Вчерашнее мясо годится разве только для завтрака. Ничего не имея против баранины, я все же решил повременить с ней. Мы с Абихом прошлись по окрестностям и приобрели некоторое количество снеди, включая филейную часть молодого осла. Немногие любят такое мясо, но немногим же и доводилось поесть его таким, каким умеет приготовить его Абих. Тут все дело в вымачивании и дереве для углей, но в подробности я никогда не вникал. Результат всегда стоит любой похвалы, и она не будет чрезмерна.

Монахи сидели возле шалаша и то молились, то размышляли, а Зулеб, пока мы отсутствовали, раздобыл индюка. На вопрос о его происхождении бородач ответил: "Я хороший охотник" и качнул стволами своего мушкета. Разумеется, никаких следов смерти от пули на индюке не было, да и не доводилось мне слышать об индюках как о дичи.

Но его грехи — его дело, главное, что пикник стал почти пиром, и второй день промчался много быстрее первого.

Ночь наконец-то выдалась ясная. Как заслуженный гребец, я сел на весла, хотя, возможно, Абих вполне мог бы занять мое место, не знаю. Я греб, а кармелиты высматривали остров. Делали они это не так эффектно, как брат Ожье. Брат Камилл просто сидел и поводил головой, словно не высматривал, а вынюхивал потаенную землю. Старец же брат Луи и вовсе спокойно смотрел в одну точку. Именно в этом направлении брат Камилл и распорядился держать бушприт. Подозреваю, что брат Луи не впервой разыскивал остров Богородицы.

В инструкциях мы теперь не нуждались. Разве что Абих, но с ним я объяснился по пути. Забавно было наблюдать, как он ведет себя на невидимом берегу. Ему тоже пришло в голову закрыть глаза, и после этого он почувствовал себя куда увереннее.

В пещере Абиха обуяла дрожь. Велев ему взять себя в руки, я указал ему на ларец, с тем, чтобы он поскорее убедился в том, что хранилище реликвии пустует.

На подгибающихся ногах Абих, в котором я никогда не подозревал религиозного трепета, тем более удивительного, поскольку он фактически отрекся от своей веры, открыл ларец и изумление мое еще более возросло.

Он опустил в ларец дрожащие руки и вытащил нечто невидимое, что, покинув кедровые стены, стало свернутой треугольником ветхой, но очень чистой тряпицей.

Подняв на меня взгляд наполненных слезами глаз, Абих прошептал:

— Никогда мне не было так хорошо, эфенди.

Крайне удивленный и сильно раздраженный возвратился я к лодке, оставив Абиха бережно нести реликвию. По-моему, он так и держал ее двумя руками, даже когда спускался с дерева.