Вениамин Шехтман - Инклюз

Первым и самым любимым из друзей стал балагур и рассказчик Олив, которого обычно называли уменьшительно — Ольвин. Плосколицый и весь малость растянутый в ширину, с руками на ладонь длиннее моих, при том, что я на голову выше, Олив был как раз тем исключительно умелым лучником, какого искал капитан. Почему Варр не признавал его талант за выдающийся — ума ни приложу. Может быть потому, что сам Олив свое мастерство почитал случайным и при каждом выстреле, равного которому не сыскать, пожимал плечами и с хохотом говорил: "Опа! Снова повезло!".

Мы с ним часто попадали в пересменку, и каждый раз тот, кто уходил с поста, задерживался, чтобы немного поболтать. Разговоры о луках и стрельбе Олив держал за скучные, предпочитал истории о местной шлюхе, жене каменщика Буара Сивлии. Сивлия — женщина неуемная, вечно попадала в диковинные ситуации, а спасал ее непременно верный Буар. Историй этих Олив знал множество, и нипочем не поверю, что уж половину-то он не придумал сам.

Вторым моим приятелем, а затем и другом стал Мелкий — племянник кузнеца. Имя у него какое-то было, но к четырнадцати годам успело потеряться за ненадобностью. Не по годам крепкому Мелкому наверняка еще предстоит стерпеть немало насмешек насчет своего прозвища, когда он превратится в семифутового здоровяка. Все задатки у него были. Разговорчивостью Мелкий не отличался, зато был идеальным слушателем и товарищем для путешествий. Он никогда ничего не забывал, не позволял повторять байки, что способствует развитию фантазии и красноречия. Но главное, он был так наблюдателен, что, как собака, умел угадать движение или желание спутника до того, как тот сам понимал, что собирается сделать или чего хочет. Угадывал и неизменно выражал предупредительность и радостную готовность помочь.

Вот только ел много. Если мы выбирались побродить в окрестностях замка, провизии для перекуса приходилось брать из расчета на четверых, а ведь ходили мы вдвоем.

Третьим, с кем мне повезло близко сойтись, оказался ветеран-щитник Старший Равли. Приставка "Старший" сохранялась уже долгие годы, несмотря на то, что его тезка Меньший Равли давно покинул замок, сорвавшись вместе с бродячей жонглершей.

Старший Равли стал моим наставником в пешем бою, упражняться в котором должны были и мы, лучники, и легкая кавалерия, и скауты. Поначалу Равли был молчалив, но, обнаружив во мне усердного и одаренного ученика, обладающего к тому же некоторым практическим опытом, потеплел. Искусный в бое копьем, топором, кистенем, он научил меня множеству приемов и хитростей, которые не только помогали поразить противника, но и позволяли драться эффективно, экономя силы и оставаясь подолгу свежим, даже в затянувшейся схватке. После упражнений мы часто вместе шли к пивовару Гаузу, где угощались свежайшим пивом и "тайным" увлечением Гауза — сладкими наливками из всего, что можно заставить забродить. Равли любил влить в кружку, прямо в пену, мерку крыжовенной, а я предпочитал потихоньку цедить прозрачную из ревеня.

Когда пришло мое время присоединиться к патрулям, вышло так удачно, что вместе со мной лес и поля обходил Олив. Ну и, бывало, что к нам присоединялся Мелкий, хотя это и не приветствовалось старшим патруля. Но гнать его не гнали, с чего бы?

Лес, черные сосны которого окружали холм, на котором стоял замок с запада, стоит того, чтобы рассказать о нем. Патрули за долгие годы вытоптали в нем тропинки и на первый взгляд они были единственным доказательством того, что в лесу бывает кто-то, кто ходит на двух ногах, но не умеет летать. Уже в первом же патруле я узнал, что это не так. Началось все с того, что на полуденном привале наш командир десятник Шлог не одобрил рвения, с которым я принялся собирать валежник.

— Костер нельзя! — прикрикнул он на меня, а когда я уронил хворост на землю и поинтересовался причиной запрета, объяснил:

— Духобабы дыма не любят. А чего они не любят, то и эльфам не по сердцу.

— Тут живут эльфы? — поразился я, оглядывая непроглядную чащобу, куда не проникал толком свет солнца и всегда было свежо и сыровато.

Десятник выпучил глаза.

— Да как им тут жить? Они любят, чтобы светло, листья, орехи. А тут просто патрулируют, как и мы. Кто какой непорядок заметит, тот своему правителю скорей сообщает, если сам устранить не смог. Мы эрлу Вексу, а они своему старейшине Дагру Огенрану. А уж эрл со старейшиной потом договариваются, как быть. По родственному.

— Как так?

— Ну, эрл-то Огенрану внук, не то правнук. Ты что, не приметил, какие у эрла глаза да уши?

— Так я его и не видел пока толком.

— Увидишь. Как время большой охоты придет, так и увидишь. И, ежели глаз у тебя лучницкий, приметишь, что уши-то без мочек и врозь растут, а глаза с золотыми ободьями вкруг радужки. Потому, что эрл наш, как есть на одну четверть эльф. И со сродственниками дружен. Вишь, как нам повезло! А ты хочешь подкузьмить с костром.

Отряхнув руки от налипшей с хвороста коры и паутины, я помотал головой.

— Совершенно не хочу.

— Тогда подтяни пояс, да пошли. Пока болтали, так даже поесть не успели.

Тут он был не совсем прав. Как только выдвинулись, Олив сунул мне кусок хлеба с вареной печенкой.

Жуя печенку, (хлеб я вернул, не люблю хлеб) я перебирал в памяти странности замка Иртвель. Что люди сплошь приятные — это полбеды, а вот дружба с эльфами… В других землях люди с ними, конечно, тоже не воевали. С эльфами воевать дело зряшное. Походом на них идти? Если войско большое, растворятся эльфы в лесах — не найдешь. Можно их селения жечь, а что толку, если они новые вырастят, да не прикладая рук, только на дудочках наигрывая. А малому войску — самому конец. Перестреляют издали, передушат в чащобе живыми удавками. Короче, не воюют с эльфами. Но и дружбы особой не водят. Торговлишка есть, но хилая, меновая. Хотя, с другой стороны, если эльф девку обрюхатит, то никто ее порицать не будет. Уж очень детишки получаются смышленые, и не болеют никогда. Только вот сами эльфы их за своих отпрысков редко признают, а тут не сына даже, а внука эльфийский старейшина признал. Удивительно!

Но еще удивительнее мне стало, когда через два дня, во втором своем патруле, на той самой полянке, где мне десятник про эрла объяснял, застали мы не кого-нибудь, а один из тех самых эльфийских патрулей, про которые Шлог толковал.

Трое эльфов сидели по птичьи на нависающей над краем поляны толстой еловой ветви, и, передавая друг другу, слизывали сок с надрезанной маковой головки. Головка была с полкулака, где такую нашли?

При виде нас эльфы встряхнули рыжими косами, вроде как поздоровались. И тут же, встав, растворились среди хвои. Причем они не таились, просто умеют.

— Видал? — сказал Олив. — Они ж, вроде, по ночам только тут того.