Роджер Желязны - Вариант единорога

– Томас Вулф, – определила она.

– Да, – вздохнул он. – Пошли поужинаем.

– Поужинаем? – девушка удивленно вскинула брови. – А где? Я принесла с собой армейские пайки – купила на дешевой распродаже.

– Сразу видно новенькую, – заметил Смит. – По-моему, сегодня в меню курица. За мной!

Они выбрались на лестницу через Китай эпохи Тан.

– Кое-кто мог бы сказать, что по ночам здесь промозгло, – начал Смит,

– но вы, я вижу, неплохо владеете дыханием.

– О да, – подтвердила она, – мой приятель был не просто увлечен дзен-буддизмом: его путь в Лхасу был гораздо круче! Он написал собственный вариант «Рамаяны», полный глубоких иллюзий и советов современному обществу.

– И как отозвалось современное общество?

– Увы! Общество о нем не узнало. Мои родители вручили Арту билет в Рим первым классом и несколько сот долларов туристскими чеками. С тех пор я ничего о нем не слышала… и потому решила удалиться от мира.

– Как видно, ваши родители чужды возвышенному?

– Да… Думаю, они его еще и припугнули. Смит кивнул.

– Такова награда гению в этом несовершенном мире! И я в меру своих сил тщился просветить его – но лишь хула была мне воздаянием.

– Правда?

– Увы! На обратном пути зайдем в современный период – я покажу своего «Павшего Ахиллеса». Тут раздался весьма неприязненный смешок.

– Кто здесь? – встревоженно спросил Смит. Ответа не последовало. Они были в расцвете Римского Искусства, и лишь каменные сенаторы пялились на них безжизненными глазами.

– Здесь кто-то смеялся, – определила девушка.

– Мы не одни, признал, пожав плечами, Смит. – Я не в первый раз слышу подобное; но кто бы они ни были, они не разговорчивее траппистов, – и слава богу!

– Не забудь, мы тоже всего лишь камень! – провозгласил он жизнерадостно, увлекая спутницу к буфету.

Однажды ночью они ужинали в Современном Периоде.

– Какое имя носили вы в своем прошлом воплощении? – поинтересовался он.

– Глория, – шепнула она. – А ваше?

– Смит, Джей.

– Не будет ли чрезмерной дерзостью спросить вас, Смит, что именно побудило вас обратиться в статую?

– О нет, – он улыбнулся загадочно. – Одни рождены для безвестности, другие же достигают ее непрестанными усилиями. Я принадлежу к последним. Непризнанный и разоренный, я решил стать памятником самому себе. Здесь тепло, внизу всегда найдется пища. Все здесь мне знакомо, и меня, при всем желании, не найдут, потому что никто никогда не присматривается к статуям в музеях.

– Неужели никто?

– И никогда, – как вы должны были догадаться. Детей приводят сюда насильно, молодежь приходит разглядывать друг друга, а к тому времени, когда человек становится способен заметить что-нибудь постороннее, он уже или страдает близорукостью, или подвержен галлюцинациям. Первый ничего не разглядит, второй – никому не скажет. Так проходит земная слава!

– Тогда зачем вообще нужны музеи?

– Милая девушка! Услышав такие слова от бывшей нареченной истинного художника, я могу, заключить, что ваша близость была столь мимолетной…

– Ах, что вы! – прервала она. – Прошу вас – наша дружба!..

– Хорошо, пусть дружба, – поправился Смит. – Но музеи – они отражают прошлое, которое мертво, в настоящее, которое ничего не замечает, и передают культурное наследие будущему, которое еще не родилось. В этом они подобны храмам.

– Это мне не приходило в голову, – призналась она. – Красивая идея! Почему бы вам не пойти в преподаватели?

– Им плохо платят. Но ваша мысль меня утешает. Пошли еще раз обчистим холодильник?

Они доедали последнее пирожное и обсуждали «Павшего Ахиллеса», расположившись под огромным мобайлом, смахивающим на истощенного осьминога. Смит говорил о своих великих идеях и о злобных критиках, бездушных и бесталанных кровопийцах, что обитают в воскресных изданиях и ненавидят все живое. Она же рассказывала о своих родителях, которые знали Арта и знали, почему он не должен был ей нравиться; а также об их солидном состоянии, надежно вложенном в лес, недвижимость и нефть. Он сочувственно погладил ей руку; она опустила ресницы и улыбнулась эллинистически…

– Вы знаете, – признался он наконец, – сидя изо дня в день на этом пьедестале, я часто говорил себе: быть может, мой долг – вернуться и еще раз попробовать открыть глаза обществу! Быть может, сумей я освободиться от грубых земных нужд… Доведись мне повстречать женщину, подобную… но нет! нет, я не знаю такой! Увы!..

– Говорите! – вскричала Глория. – Прошу вас, продолжайте! Ведь и меня, признаюсь, посещала мысль, что иной художник мог бы избавить меня от мук… Что лед одиночества, сковавший мою душу, мог бы растаять под взглядом нового творца красоты! Если мы…

В этот самый момент малорослый и чрезвычайно некрасивый мужчина в тоге звучно прочистил горло и объявил:

– Вот этого я и боялся.

Был он тощ, морщинист, неопрятен и несомненно страдал язвой желудка и разлитием желчи. И он, указуя на них обвиняющим перстом, повторил:

– Именно этого я и боялся!

– В-вы кто? – спросила Глория.

– Кассий, – представился он. – Кассий Фитцмюллен, критик на покое из «Дальтон Таймс». А вы собрались дезертировать?

– Вам-то что до этого? – уточнил Смит, поигрывая античными мускулами.

Кассий покачал головой.

– Что до этого? Вы представляете собой угрозу всему нашему образу жизни! Если вы уйдете, то станете, разумеется, художником либо педагогом – и, рано или поздно, вольно или невольно, словом или жестом выдадите то, о чем давно подозревали. Я слышал все ваши разговоры. Вам известно – теперь уже точно известно – что здесь находят последний приют все критики: старея, мы сходимся сюда изображать то, что так ненавидели в прошлой жизни. Вот почему с каждым годом число римских сенаторов растет.

– Я давно подозревал нечто подобное, – сказал Смит, – но не был уверен.

– Довольно и подозрения. Вы опасны и подлежите суду!

С этими словами Кассий хлопнул в ладоши и возгласил:

– Суд!

Процессия древних римлян медленно вступила в зал и окружила влюбленных. От них веяло пылью, старой бумагой, желчью и временем.

– Они желают вернуться к человечеству! – объявил Кассий. – Уйти и унести с собой свое знание!..

– Мы же не скажем! – всхлипнула Глория.

– Поздно! – сурово ответил один из критиков. – Вы внесены в каталог!

Он извлек из тоги брошюру и зачитал:

– Номер 28 – «Скорбящая Гекуба». Номер 32 – «Поверженный Гладиатор». Поздно! Ваше исчезновение будут расследовать.

– Суд! – повторил Кассий.

Сенаторы медленно обратили большие пальцы вниз.

– Вы отсюда не уйдете.

Смит усмехнулся и ухватил сенаторскую тогу крепкими пальцами скульптора.

– Ничтожный человечек, как думаешь ты задержать нас? Довольно Глории взвизгнуть – и сюда прибежит сторож. Довольно мне размахнуться – и ты неделю не встанешь!