Лоуренс Уотт-Эванс - Лорд-Чародей

Крушила не представлял, что манипулирует клинком так быстро. Сам он по-прежнему мог видеть — или скорее чувствовать — каждый взмах оружия. Недовольно скривившись, он оставил эту тему и больше к ней не возвращался.

В середине зимы отец снова надолго заболел, и запас дров в доме подходил к концу. Однажды, когда Крушила, вернувшись после тренировки и бросив меч, накидку и сумку на кровать, вышел в кухню, он увидел, что там его ждет мать.

— Воин, — сказала она, — не мог бы ты принести несколько поленьев из дровяного склада в павильоне?

Он внимательно посмотрел на маму, которая всегда называла его Крушилой, и никогда — Воином. Она показалась ему совсем крошечной. Волосы ее совсем поседели, а лицо еще сильнее покраснело, и почти не осталось уже той белизны кожи, благодаря которой мама получила свое прозвище. Неужели она в первый раз назвала его Воином? Крушила почувствовал неловкость, и ему очень захотелось сбежать.

— Конечно! — Он вернулся в свою комнату, взял накидку, набросил на плечи и поспешно выскочил из дома.

Пройдя полпути, Крушила вдруг почувствовал, что с ним творится нечто странное. Он ощутил бы это и раньше, если бы его не выбил из колеи разговор с матерью. Крушила попытался объяснить свое состояние именно этим — что мама так постарела, а он сам от нее отдалился. Он продолжил путь, но через несколько шагов желудок сжала неведомая сила, по коже поползли мурашки, а шея и спина, несмотря на холод, покрылись испариной.

Он с трудом сглотнул слюну и остановился, чтобы осмыслить, что с ним происходит.

Часовая тренировка прошла нормально. Значит, дело не в ней. Он не мог припомнить ничего, что не сделал или сделал не так, припомнить, что могло бы рассердить лерров Безумного Дуба. Но с ним явно что-то творится и становится все хуже и хуже.

Затянутые в перчатки руки тряслись, ноги ослабли и подгибались так, словно он тяжело болен или смертельно испуган. Но ведь его ничего не напугало, и несколько минут назад он чувствовал себя прекрасно даже после того, как целый час без устали размахивал мечом. Он внимательно посмотрел на свою длинную, тяжелую накидку и на прочные серые сапоги.

Сообразил, что на нем нет меча. Но он не всегда носил с собой меч.

Он снова сглотнул, чтобы подавить внезапно возникший рвотный порыв. Что же это могло быть? Такого с ним еще не случалось. Более того, он даже никогда не слышал, чтобы такое вообще с кем-то случалось. Наверное, это то, что свойственно лишь Избранным. Может быть, предупреждение? Не связаны ли эти страдания с Лордом-Чародеем? Не наложил ли какой-нибудь колдун на него заклятие? Крушила потянулся к сумке с серебряным талисманом, чтобы проверить, не ведет ли магический предмет себя странно, не сияет ли он каким-нибудь необычным светом.

Сумки на поясе не оказалось, и тут Крушила вспомнил, что оставил ее дома на своей кровати. Он впервые удалился от талисмана больше, чем на несколько шагов.

— О… — выдохнул он, ни кому не обращаясь, и двинулся к дому.

Состояние тут же улучшилось, хотя слабость и тошнота не исчезли. С каждым новым шагом к дому Крушила чувствовал себя все лучше и лучше. Зрение прояснилось, шаг стал шире, боль в животе утихла.

Распахнув дверь, он едва не столкнулся с Арфой. Не извинившись перед сестрой, Крушила влетел к себе в комнату и тут же схватил лежащую на кровати сумку.

Теперь, когда талисман оказался в его руках, к нему в полной мере вернулись сила и радость.

— Меч? — услышал Крушила и, обернувшись, увидел, что из дверей на него смотрит мать. — Ты быстро вернулся. Дрова принес?

— Я кое-что забыл, — широко улыбаясь, ответил он.

— В таком случае поторопись.

Эйфория прошла. Улыбка исчезла. Крушиле хотелось что-то сказать, объяснить, насколько крепко он привязан к талисману и какое легкомыслие проявил, оставив его дома. Но нужные слова на ум не приходили. Он был уверен: мать его не поймет и вместо того, чтобы посочувствовать, воспользуется случаем в очередной раз упрекнуть за то, что он согласился стать Избранным. Крушила покрепче сжал сумку с талисманом и молча кивнул.

Вернувшись домой с дровами, он никому ничего не сказал.

Теперь он знал, что Избранный — не просто работа. Это нечто такое, что является частью его существа и одновременно бременем, избавиться от которого невозможно. Даже самое ничтожное проявление легкомыслия — временное расставание с талисманом, например — вынуждало его страдать. И кто знает, что произойдет, если он совершит нечто действительно недостойное? Теперь он был связан по рукам и ногам правилами, которые едва понимал, и не мог себе позволить их проверить. По крайней мере до тех пор, пока не узнает лучше, что значит быть Избранным.

После этого случая он, прежде чем выйти из дома, всегда смотрел, на месте ли талисман. Молодой Воин никому не говорил о действии талисмана, зная, что большинство обитателей Безумного Дуба его просто не поймут. А некоторым на всю его магию было, грубо говоря, плевать.

Дни шли за днями, и чувство неясной неудовлетворенности, которое он испытывал, постепенно усиливалось.

Весна не заставила себя ждать, снег в этом году растаял быстро. Жизнь Крушилы в основном вернулась к норме — он чистил поле, пахал и сеял ячмень. Однако каждый день Молодой Воин по часу работал с мечом, который оставил ему старик. Бывали дни, когда выкроить хотя бы час было невозможно — это раздражало либо семью, либо друзей, но выбора у него не было. Даже когда весенняя пахота держала его в поле от рассвета до заката, он после ужина зажигал светильник, относил за дом и занимался фехтованием уже в ночи.

Он по-прежнему проводил время с Шутником, Кривоносом и другими парнями, по-прежнему танцевал и флиртовал с Кудряшками и Маленькой Ткачихой, но все сильнее чувствовал свое отчуждение. Шутки о его будущих подвигах в роли Избранного — весьма популярные вначале — сошли на нет гораздо быстрее, чем он предполагал. Отчуждение от остальных обитателей Безумного Дуба тем временем все возрастало, и создавалось впечатление, что лерры поселения уже считают его отрезанным ломтем. Скорее всего так оно и есть, думал Крушила. Местные лерры увидели его связь с талисманом и поняли, что тот ослабляет его связь со старым домом.

И вот, когда посевная страда закончилась, наступило лето, дни стали длинными, и его помощь больше не требовалась, чувство, что Безумному Дубу он уже не принадлежит, сделалось неодолимым. Некоторое время Крушила еще терпел, но настал день, когда он сдался и сказал родителям, что отправляется странствовать, как требует его долг. Избранный Воин должен хорошо знать Барокан, пояснил он.

К его удивлению, никто не стал спорить. А отец, как показалось Крушиле, услыхав его слова, даже испытал облегчение. Вглядевшись в лица близких, он понял, что отчуждение, которое он ощущал, было взаимным.