Ольга Хрипина-Головня - Колыбельная для эльфа

Мимо Дома тиа, параллельно поляне, шла дорожка. У угла Дома она сворачивала налево, убегая от вперед лентой темно-зеленого, невероятно дорогого мрамора. Дивясь изысканному вкусу (или капризам) тиа Умбариэля, Суна отправилась по дорожке, оставив позади шум и гомон бьющего через край веселья.

Девушка ступала осторожно, почти бесшумно — не потому, что чего-то опасалась, а потому что ей показалось вдруг, что каждое неловкое движение может разрушить обступивший ее покой, сказочность момента. Казалось, что в тишине воздух стал прохладнее и свежее. Луна, выщербленная с одного бока, скромно пряталась за темными облаками, крупные, поздние цветы источали сладкий, будоражащий кровь аромат, к которому примешивался запах земли, листьев и влажной древесины. Метрах в сорока впереди дорожки высилась стена леса, впрочем, пробиваемая тут и там огоньками — горели факелы, воткнутые у крыльца каждого дома. Совсем некстати вспомнился приснившийся несколько дней назад сон.

" Что такое мессайя? Или это имя? Спорить готова, я никогда не была в том месте, которое мне приснилось. Но почему оно выглядело таким брошенным?".

Суна поежилась.

Голоса в отдалении совсем стихли, дорожка вильнула вправо и уперлась в заросшие травой ступеньки. Ровно пятнадцать, обтесанных давностью лет, а внизу…

Суна, остановившаяся на седьмой ступеньке, заворожено смотрела на сине-лиловое озеро, раскинувшееся под ногами. Сотни колокольчиков, больших, маленьких, озаренных светом множества факелов, воткнутых в песок. Синие, фиолетовые, лазоревые, темно-розовые, лиловые, качающиеся на ветру волнами и неподвижно замирающие, когда порывы стихали. Выше Амарисуны, растущие стеной, цветочные Правители — не назвать по-другому. Казалось, что песчаные дорожки чудом возникли посреди толщи воды, струи которой застыли в образе гигантских колокольчиков.

Колокольчики в такой сезон — талант или магия природы здешних садовников воистину были велики.

Девушка осторожно спустилась и ступила на тихо хрустнувший песок. Вздохнула полной грудью и медленно зашагала вдоль цветов. Останавливалась у не успевших вытянуться в полный свой рост цветов, подолгу вглядываясь в темные с желтой сердцевиной чашечки. Где-то у корней, в глубине клумб, совсем не по сезону, стрекотали кузнечики, пару раз громко и сыто заухала над головой ночная птица, заставив Целительницу подскочить от неожиданности. Девушка погрозила невидимой крылатой охотнице пальцем и наклонилась, чтобы подтянуть шнуровку на сапоге.

Воздух взрезала мелодия — нежная, задумчивая, печальная светлой грустью. Она легонько коснулась плеча Целительницы, заставив вздрогнуть. Амарисуна выпрямилась и закрутила головой, пытаясь определить источник звука.

Играли на флейте.

Невидимый музыкант скрывался где-то впереди, как раз там, где дорожка сворачивала и исчезала за высокой цветочной стеной. Целительница дошла до поворота и остановилась, вслушиваясь. Теперь мелодия звучала совсем близко, слышны были не только минорные перепады, но и шорох песка, словно музыкант медленно ходил из стороны в сторону. Суна прижала руку к груди — почему-то мелодия заставила бешено колотиться сердце. Девушка кашлянула, предупреждая музыканта о своем присутствии, и вышла из-за клумбы. Дорожка упиралась в деревянную, опутанную давно отцветшим вьюном открытую беседку на четырех резных столбах. Прислонившись к переднему, спиной к эльфийке стоял мужчина в добротной походной куртке и в легких, совершенно не соответствующих вечерней погоде, штанах. Высокие, потрепанные сапоги стояли рядышком, на песке. Не первой свежести обмотка под сапоги валялась рядом. Мужчина оборвал игру и медленно повернулся к Суне, переступив босыми ногами по деревянному полу.

Амарисуна попятилась назад. Музыкантом — кто бы мог подумать — оказался ни кто иной, как Мориан, и девушка не знала, то ли повернуться и уйти, то ли попросить сыграть еще. Пока Целительница терзалась сомнениями, эльф вытер губы ладонью и спрятал флейту за пазуху.

— Я думал, ты вместе с остальными на празднике, — Мориан сел боком к Суне на пол, скрестив ноги, и привалился спиной к столбу.

— Там… слишком шумно, — помедлив, Суна села напротив, не снимая сапог.

— Тебе не холодно? — она кивнула на босые ступни эльфа.

— Мне хорошо, — признался Мориан, блаженно потягиваясь. — Мне впервые за долгое время спокойно и хорошо.

Оба замолчали. По колокольчикам прошла волна ряби — поднялся ветер.

— Сыграй еще, — попросила, наконец, Амарисуна тихо. — Ту мелодию. Она такая странная- мне почему-то становится и хорошо и грустно от нее.

Мориан пристально посмотрел на девушку и достал флейту.

— Это мелодия тиа, — сказал он, поднося флейту к губам. — Тиа Милари из рода Мичиалель. Последней тиа Предэпохи.

Эльф снова заиграл. Целительница закрыла глаза. В памяти всплыли отрывки сна, но теперь, окутанные нежными звуками, они казались не порождениям воображения, а обрывками давно потерянных воспоминаний. Откуда-то из глубин сердца поднималось тугое, горькое чувство, странное бессилие, непонятно перед чем, бессилие, от которого хотелось плакать. Плакать и звать кого-то, кто разгонит туман, протянет руку и защитит.

— Мессайя, — Суна негромко произнесла странное слово из сна. — Что же это такое?

Мелодия оборвалась. Суна открыла глаза и встретилась с серьезным, удивленным взглядом Мориана.

Эльф смотрел на нее так, словно увидел что-то поистине ошеломляющее.

— Извини, — смутилась Амарисуна. — Я, наверное, помешала тебе, что заговорила вслух. Просто… слово такое странное приснилось. И ты… я помню, ты тоже его произносил…

Мориан замялся.

Не надо, — торопливо подняла Амарисуна ладонь. — Не можешь ответить — не говори, только не ври. Не сегодня.

Мориан поправил обруч на лбу и убрал флейту в карман куртки. Снова посмотрел на Суну, отвернулся и заговорил не спеша, глядя на бегущие по небу облака.

— На самом деле, это — колыбельная. Знаешь, легенды говорят, что тиа Милари играла ее своему мужу, когда шла война. Каждый вечер, пока они были вместе. И каждый вечер, пока она играла или пела, она находила в себе силы, чтобы встречать все новые и новые известия о тех чудовищных потерях, что мы несли… и идти рядом со всеми.

— А откуда ты узнал эту мелодию? У тебя слова есть? — спросила Целительница, зачарованно.

Мориан повернулся к ней.

— Есть. Я отдам тебе свиток, если хочешь.

— Хочу, — призналась Суна. — Хотя от этой мелодии у меня мурашки по коже. Она такая… пронзительная. Даже не знаю, зачем ты ее играешь в такой мирный вечер.

— Потому играю, что мирный, — туманно ответил Мориан. — Мне очень важно помнить эту колыбельную.