Вальтер Моэрс - Город Мечтающих Книг

Данцелот: Послушай, мой мальчик, многого я тебе завещать не могу, во всяком случае, финансово. Это тебе известно. Я не стал одним из тех драконгорских крезов, у которых денег куры не клюют и которые гонорары хранят в мешках по подвалам. Я завещаю тебе мой огород, хотя знаю, что овощи ты не слишком жалуешь.

(Тут он был прав. Как любого молодого драконгорца, меня не слишком интересовали славословия синекочанной капусте и гимны в честь ревеня из огородной книги Данцелота, и я этого не скрывал. Лишь позднее семя Данцелота дало всходы, и я даже разбил собственный огород, стал выращивать синекочанную капусту и научился черпать толику вдохновения в укрощенной природе.)

Данцелот: Я вот-вот сыграю в ящик, а в ящике-то моем пусто…

(Несмотря на удручающие обстоятельства, я невольно прыснул, поскольку эвфемизм «сыграть в ящик» в данной ситуации казался не только верным, но и явно комичным: будто он, неуклюже нашаривая, выхватил первый же попавшийся оборот из кубышки черного юмора. Будь это рукопись, вышедшая из-под моего пера, Данцелот обязательно подчеркнул бы его красным. Но мое прысканье в носовой платок вполне сошло за сморканье во время рыданий.)

Данцелот: …и потому в материальном смысле мало что могу тебе завещать.

(Я мотнул головой и зарыдал, на сей раз искренне расстроенный. Он же умирает и одновременно тревожится о моем будущем! Как трогательно!)

Данцелот: Но у меня тут есть кое-что, гораздо более ценное, чем все сокровища Замонии. Во всяком случае, для писателя.

(Я воззрился на него сквозь слезы.)

Данцелот: Да, можно сказать, что помимо Орма это, вероятно, самое ценное, чем может обладать в своей жизни писатель.

(Умеет же он заинтриговать! На его месте я бы постарался изложить важные сведения с уместной краткостью. Я придвинулся ближе.)

Данцелот: Мне попало в руки самое замечательное произведение всей замонийской литературы.

(Ох, батюшки, подумал я. Или он начинает бредить, или хочет завещать мне свою пыльную библиотеку и говорит про свое первоиздание «Рыцаря Хемпеля», старомодной тягомотины Грифиуса Одакропаря, чей стиль и композицию он считал достойными для подражания, а я — неудобоваримыми.)

Я: О чем ты говоришь?

Данцелот: Некоторое время назад один молодой замонийский писатель, живущий за пределами Драконгора, прислал мне рукопись, сопроводив ее обычным стыдливым пустословием: мол это только скромная проба пера, робкий шаг в неведомое и так далее, и не мог бы я сказать, что об этом думаю, и заранее большое спасибо!

Ну, я взял себе за правило читать и эти присланные без спросу тексты тоже и с полным правом могу утверждать, что такие труды стоили мне немалой части жизни и кое-каких нервов.

(Он болезненно закашлялся.)

Данцелот: Рассказ был небольшой, всего несколько страниц, я как раз собирался завтракать, налил себе чашку кофе, а газету уже прочел, поэтому подтянул к себе рукопись. Сам знаешь, каждый день — по доброму делу, и почему бы не за завтраком, тогда через час уже буду свободен. Многолетний опыт подготовил меня к обычному лепету начинающего писателя, который борется со стилем, грамматикой, любовными муками и отвращением к миру, а потому, мысленно содрогнувшись, я взялся за чтение.

(Крестный душераздирающе вздохнул, и я испугался, что это судорога перед скорой кончиной.)

Данцелот: Когда через три часа, я снова взялся за чашку, она была еще до краев полна, но кофе совсем остыл. Но для чтения мне три часа не понадобилось, хватило пяти минут, — остаток времени я, наверное, сидел без движения, с письмом в руках, стараясь оправиться от потрясения. Содержание так меня поразило, как способно только прямое попадание камнем из катапульты.

(На короткое мгновение у меня мелькнуло неприятное воспоминание о том времени, когда Данцелот считал себя шкафом, набитым запыленными очками, а после, признаю, мне пришло в голову нечто неслыханное. И вертелось у меня в голове буквально следующее: «Надеюсь, он не даст дуба, прежде чем расскажет, что было в том треклятом письме». Нет, я не думал «Не оставляй меня!» или «Ты должен жить, крестный!» или еще что-то в таком духе. Нет, это была лишь приведенная выше фраза, и мне до сих пор стыдно, что в ней есть словосочетание «дать дуба».

Схватив меня за запястье, Данцелот зажал его словно в тиски, потом приподнялся и уставился на меня широко открытыми глазами.)

Данцелот: Последние слова умирающего… и он жаждет поведать тебе кое-что сенсационное! Запомни этот прием! После такого никто книгу не бросит! Никто!

(Крестный умирал, и в это мгновение для него не было ничего важнее, чем обучить меня этому тривиальному фокусу балаганных писак, — вот оно служение литературе в самом трогательном его совершенстве. Я взволнованно зарыдал, а Данцелот ослабил хватку и вновь упал на подушки.)

Данцелот: Рассказ был коротким, от силы десять рукописных страниц, но я никогда, понимаешь, никогда в жизни не читал ничего замечательнее.

(Многие годы Данцелот был отличным читателем, вероятно, самым прилежным в Драконгоре, тем большее впечатление произвели на меня его слова. Мое любопытство возросло стократно.)

Я: Что там было, Данцелот? Что?

Данцелот: Слушай внимательно, мой мальчик, у меня уже не осталось времени, пересказывать тебе ту историю. Письмо лежит в первоиздании «Рыцаря Хемпеля», которое я хочу тебе завещать вместе со всей моей библиотекой.

(Так я и думал! На глаза мне вновь навернулись слезы.)

Данцелот: Я знал, что ты не слишком жалуешь этого классика, но могу себе представить, что однажды Одакропарь тебе полюбится. Все дело в возрасте. Полистай его как-нибудь на досуге.

(Это я пообещал, храбро кивнув.)

Данцелот: Но одно хочу тебе сказать: эта история была написана так совершенно, так безупречно, что просто перевернула мою жизнь. Я тут же решил оставить художественную литературу, ибо никогда не смогу создать чего-либо, хотя бы приблизительно похожего. Если бы я никогда не читал того рассказа, то и дальше руководствовался бы своими расплывчатыми представлениями о высокой литературе, ценной приблизительно так же, как сочинения Грифиуса Одакропаря. Я никогда бы не узнал, как выглядит совершенное художественное произведение. Но я держал его в руках. Я признал свое несовершенство, но сделал это с радостью. На покой я ушел не по лености, не из страха и не по каким-либо иным низменным мотивам, но из смирения перед истинным величием. Я решил посвятить мою жизнь ремесленным аспектам литературного мастерства. Держаться того, что возможно описать. Ну, ты сам знаешь: синекочанная капуста.

(Крестный выдержал долгую паузу. Я уже было подумал, что он умер, но тут он продолжил.)