Сергей Гжатский - Сага-фэнтези о Синдбаде-мореходе и его друге Ибн-сине

Синдбад с Ибн-Синой предавались приятному времяпрепровождению. Они возлежали в апартаментах капитана на мягких диванах, потягивали вино и покуривали кальяны. Два прибора для курения привёз с собой на корабль Ибн-Сина. Со слов учёного, он сам изобрёл и собственноручно изготовил их, так как пристрастился к курению в одной далёкой заморской стране. Какой именно он почему-то не уточнил.

Синдбаду в той стране бывать не доводилось, но он и без того много путешествовал и потому отлично знал, что кроме его друга никто другой во всей ойкумене табак не курит! А Ибн-Сина не только курил, но и выращивал несколько десятков его сортов на своей загородной вилле под Багдадом. Как догадывался Синдбад, кроме его друга никто другой в подлунном мире этого растения не знал…

Хотя, за последние десятилетия, это пристрастие стало постепенно овладевать миром. Курильщиков становилось всё больше и больше в разных странах. Но, следует признаться, удовольствие это было слишком дорогое, так что позволить его себе могли лишь очень богатые люди.

Учёный как-то раз дал затянуться и Синдбаду. От дыма у капитана запершило в горле, выступили слёзы. Но вместе с тем и приятно закружилась голова. На следующий день он сам попросил друга дать ему "курнуть". Так и пошло. Синдбад пристрастился к кальяну наравне с учёным. Вот и сейчас они задымили весь кабинет, обсуждая между глотками и затяжками загадочный текст карты.

— Понимаешь, Синдбад, текст написан на древнем языке атланто-арийцев… И нет никого на свете, кто бы знал его приблизительно так же, как и я… Но и я сам понимаю его едва-едва! К тому же он изобилует множеством незнакомых мне, и потому непереводимых слов… Я подозреваю, что это технические термины… Если придерживаться общего смыслового значения, то…

— Так ты перевёл текст или нет? — спросил напрямик Синдбад.

— И да и нет!

— Как это?

— Повторяю, многие неизвестные мне слова я переводил по наитию, исходя из общего смысла… Короче, я могу только своими словами передать тебе то, о чём в нём говорится. Но и это весьма вольный и приблизительный перевод…

— Шайтан с ним! Давай своими, только не томи.

— Хорошо! Как мы и предполагали, текст является пояснением к карте и обозначенному на ней маршруту. Начинается он приблизительно так:

"…Только сильный и храбрый, преодолев все трудности и невзгоды на пути, указанном на карте, приобретёт ни с чем не сравнимые сокровища…"

Ну, и прочая мура в том же духе. Конкретно, в тексте сказано, что нужно доплыть до скал-бивней, чьи координаты прилагаются, провести между ними корабль на равном удалении от обоих в первый день полнолуния на рассвете и встать на якорь. Выждав ещё сутки на рассвете следующего дня сняться с якоря, войти в туман и тогда откроется берег с развалинами крепости на нём. От развалин уводят три дороги, но только одна из них приведёт в нужное место… Путь от развалин указан на втором и третьем фрагментах карты…

— Что-что?! — подскочил на диване Синдбад, — ещё два куска? Но у нас их нет!

— Неважно! Что-нибудь придумаем! — пообещал Ибн-Сина, — К тому же я перевёл только половину текста. Возможно, в оставшейся части мы найдём полезные советы и пояснения.

— Будем надеяться! — успокоился Синдбад.

* * *

Несмотря на глубокую ночь, в тронном зале дворца Калифа Багдада ярко полыхали светильники. Владыка города устроил празднество. Никто из его приближённых не спал, не говоря уж о многочисленной армии снующих туда-сюда слуг и рабов.

Размытые тени плясали по расписанным золотыми узорами стенам и потолку. Из занавешенной гардинным пологом ниши лилась божественная мелодия. Дворцовые музыканты старались на славу, что бы угодить привередливому господину.

Шесть юных танцовщиц из храма Одониса плавно скользили по мозаичному полу в зажигательном эротическом танце. Казалось, что красавицы-девственницы парят в воздухе над землёй, до того их движения были легки и свободны. На их гибких, смуглых телах практически не было никакой одежды. Её заменяли полупрозрачные лоскуты крашеного шёлка, которыми девушки обернули грудь и бёдра. Они сейчас олицетворяли божественных гурий, которые предназначены каждому правоверному на том свете…

Калиф, развалившись на подушках необъятного трона, словно лев из засады, следил за танцем храмовниц хищным взглядом. В какое-то мгновение разыгравшееся вожделение охватило владыку целиком и без остатка. Он даже забыл про вино и яства на стоящем рядом столике…

Внезапно к трону неслышно приблизился первый царедворец Исмаил, взглянув которому в лицо, можно было без ошибки угадать

негодяя из негодяев. Почтительно прогнув дугой спину, коварный льстец что-то прошептал Калифу на ухо. Тот вздрогнул, выходя из сладкого оцепенения.

Проклиная про себя недоноска, посмевшего потревожить его в такой момент, он одарил царедворца злобным взглядом. Схватившись по привычке за усыпанную драгоценными камнями рукоять любимого кинжала за поясом, Калиф скривил красные слюнявые губы и отрывисто бросил:

— Веди!

Исмаил низко поклонился и улетучился. Но уже через минуту появился снова, но не один. Он привёл за руку и поставил перед троном трясущегося от страха человека, чья одежда висела лохмотьями и была перепачкана в крови.

Владыка Багдада хлопнул в ладоши, музыка смолкла, танцовщицы разбежались. В зале повисла гнетущая тишина, не предвещающая вновь прибывшему ничего хорошего. Оборванец зябко поёжился под многочисленными взглядами надменных царедворцев и бухнулся перед повелителем на колени, гулко приложившись лбом к мозаичному полу.

Его звали Мирза. Он считался правой рукой в банде одноглазого главаря Селима, вместе с которым час назад принимал участие в нападении на дом учёного Ибн-Сины. Калиф накануне заплатил немалые деньги Селиму, что бы тот покончил с ненавистным врагом и принёс ему голову учёного на серебряном подносе.

Собственно, по этому случаю и было устроено празднество. Калиф с нетерпением дожидался того момента, когда Селим возвестит ему, что с Ибн-Синой покончено раз и навсегда.

Причиной враждебного отношения владыки к учёному послужили сплетни, в которых утверждалось, что учёный якобы осквернил гарем повелителя. И не единожды! А это, как известно, являлось страшным преступлением. Наказание за подобное деяние следовало только одно — смерть!

Страшное оскорбление должно быть смыто только кровью оскорбителя. И пусть проведённое дознание с пристрастием не дало никаких результатов, факт осквернения гарема повелителя успел просочиться из дворца в город и стать обсуждением всякой непотребной уличной черни.

Калиф заскрежетал зубами, представив себе, с каким злорадством на торговых площадях и в ремесленных проулках города смакуют все эти землепашцы, пекари, кузнецы и лавочники подробности похождений Ибн-Сины. Они в открытую смеются над Калифом, не сумевшим уберечь своё самое сокровенное — гарем!