Джульет Маккенна - Кинжал убийцы

Халкарион знает почему, но мне вдруг безумно захотелось смеяться. Мысленно ругая себя, я закусила палец. Эта глупая выходка могла стоить нам жизни. Но мы набились в эту дыру, как рыба в бочки Олрета, и Райшед почувствовал, как трясутся мои плечи. Он молча сжал мою руку, чтобы меня успокоить. Я накрыла свободной рукой его сильные пальцы, ощущая хорошо знакомые квадратные ногти и шершавую кожу на костяшках.

Раздался глухой стук. Кто-то решительно спрыгнул с той последней, обманчивой ступеньки. Второй стук и третий означали, что еще двое присоединились к тому, кто вытащил перевернутую руну и спустился первым. Ободренные тем, что они еще не мертвы, новоприбывшие рискнули зажечь факел. Его оранжевый свет пробился в тонкую щель вокруг защищающей нас плиты. Я не могла разобрать, что говорят приглушенные голоса, но в их интонациях ясно слышались недоумение и скрытый ужас. Я немного взбодрилась.

— О, кости наших почтенных предков, простите нам это вторжение, — возгласил строгий голос.

Мы окаменели. Прибыл кто-то, наделенный властью. Меня прошиб холодный пот, когда этот новый голос начал скандирование, которое могло быть только эфирным колдовством. Что там говорил Сорград о втором выходе из этой смертельной ловушки?

— Где я?

От этого крика кровь застыла в моих жилах, а колдун поперхнулся своим заклинанием.

— Что тебе нужно? — Второй голос, более низкий, говорил, как Шелтии, которым подражал Сорград.

— Где я? — повторил первый испуганный голос.

До меня вдруг дошло, что он говорит на старом тормалинском — языке первых поселенцев. Можно спорить на чистое золото, что эльетиммы в склепе понятия не имеют, о чем он спрашивает.

— Это ты?

То был голос еще одного потерянного тормалинца, и я почувствовала, как Райшед напружинился. Я понимала, каково ему оказаться в темном, замкнутом пространстве, да еще в компании теней, к которым он едва не присоединился.

— Что ты хочешь от нас? — Это снова говорили эльетиммские кости, сразу несколько голосов, усиленных каменными сводами.

Я зажмурила глаза, но бесполезно. Я не могла избавиться от зрелища, созданного моим воображением: говорящие сухие черепа щелкают челюстями, словно какие-то жуткие марионетки.

— Где люди, которых мы ищем? — спросил колдун, возглавлявший погоню. Я искренне надеялась, что он паникует из-за того, что испортил вторжение своим неосторожным Высшим Искусством. Сжимая руку Райшеда, я мстительно представила, как душу этого ублюдка его собственной цепью.

— Потеряны, так давно потеряны. — Тот древний эльетимм вздохнул, новые голоса добавили свои горестные стенания, заглушая его слова бессмысленным воем.

— Я ничего не вижу! — Тормалинский вопль прорвался через это бормотание, вызвав еще один отчаянный крик. — Мы мертвы?

— Темнота, о, эта темнота. Я не могу ее выносить!

Этот голос был с нами в нише. Клянусь, мое сердце пропустило удар, и волосы на шее встопорщились, как у испуганной кошки. На наше великое счастье — хвала Мизаену! — мы все, впятером, так дернулись в своем инстинктивном желании убежать, что не дали друг другу сдвинуться с места. Затем страх, что нас обнаружат, пересилил страх освобожденного от телесной оболочки голоса, и мы снова замерли, как прячущиеся зайцы. Кровь так громко стучала в моей груди, что я удивилась, не услышав эха этого стука, отраженного от камней. Артефакты, спрятанные в куртке, свинцом давили на пустой желудок, а в ноге, которую кто-то нечаянно пнул, пульсировала боль.

— Темнота — это покой , — с упреком заявили снаружи эльетиммские кости.

— Темнота — наша.

— Темнота — это знание.

— Мы защищаем нашу темноту.

Упреки сыпались один за другим, перерастая в угрозу. Во всем этом было только одно хорошее, о чем стоит сказать: за шумом стало не слышно голоса, пойманного в ловушку вместе с нами.

— Кто бросает нам вызов? — Этот пыльный скрежет звучал как ритуал. Что-то подобное говорится перед официальной битвой или поединком не на жизнь, а на смерть.

— Вы демоны!

— Мы покинутые.

— Нас забыли!

— Здесь нет света? Где свет?

Это тормалинское исступление почти заглушило топанье сапог по каменным ступеням, когда эльетиммы, пришедшие за нами в склеп, дрогнули и побежали. Если бы кто-то не придавил мои ноги, я бы последовала за ними — и плевать на последствия.

Эльетиммские голоса теперь кричали, а тормалинские разрывали этот гам пронзительными воплями.

— Сорград! — прошипела я в темноту. — Ты сказал, здесь есть еще один выход.

— Я сказал, может быть, — возразил он. — Если есть, то я не могу его найти.

— Ищи лучше, — решительно сказала я. — Используй магический свет.

— Я не пойду через ту компанию, — твердо заявил Грен.

— Я не стану творить магию стихий, пока не узнаю, как они к ней отнесутся, — с такой же твердостью молвил Сорград. — Шелтии запрещают урожденному магу даже приближаться к тайакару, и бьюсь об заклад, у них есть на то веская причина.

— Способны ли тени причинить вред живым? — В Шиве проснулся беспристрастный ученый. Но его отрешенности хватило лишь на первую половину вопроса, затем голос мага дрогнул от беспокойства.

— Я не собираюсь это выяснять, — резко ответил Райшед.

Я почувствовала острый запах его свежего пота, а затем поняла, что и сама вся взмокла от страха.

— Как насчет Высшего Искусства, Ливак? — спросил Сорград с похвальным спокойствием. — Нет ли чего-нибудь, что ты могла бы использовать?

— Как я должна читать в темноте?

Впрочем, свет бы тут не помог. Насколько я помнила, пергамент, лежащий в моем кармане, не содержал ничего, что подходило бы для такого случая. Шум снаружи нарастал, и голос рядом с нами тихо заплакал, как раненая кошка.

Я не испытывала подобного ужаса с тех пор, как была ребенком. Это не шло ни в какое сравнение с тем чувством, когда просыпаешься в холоде непроглядной зимней ночи: свечной огарок потух, и кругом висит зловещая чернота. В те годы я боялась темноты, но еще больше страшилась того, что может наброситься на меня, если я вылезу из своей кроватки, или того, что я могу разбудить, если кого-нибудь позову. Однако тогда, в детстве, моя мать всегда слышала, что я зашевелилась, и появлялась с новой свечой, обращая тени в бегство деловитыми словами утешения, смешанного с упреком. Мой отец, в тех редких случаях, когда он оставался с нами, обычно пел мне песню, превращая темноту в уютное одеяло, окутывающее меня со всех сторон. Это была Лесная песня, в ней нет никакого джалквезана, но попробовать стоит.