Тэд Уильямс - Игра теней

Такую впечатляющую метафору непременно следует записать, решил Мэтт. Возможно, из нее выйдет целая поэма о придворных-призраках в темных масках, сквозь прорези которых хищным блеском сверкают глаза…

«Только Хендону Толли такой сюжет вряд ли придется по вкусу, — остановил поток своего воображения стихотворец. — А навлекать на себя гнев власть предержащих мне совершенно ни к чему. Лорд Найнор позволил себе несколько неодобрительных замечаний относительно правления Толли и вскоре бесследно исчез».

Но власть вдохновения оказалась слишком сильной. Тинрайт решил, что все же воплотит свой смелый замысел в стихах, но припрячет поэму до лучших времен. До тех времен, когда его пророческий дар и беспримерное мужество будут оценены по заслугам.

«Поэту не пристало болтаться на виселице, — размышлял Тинрайт. — Он создан для поклонения, обожания и восхищения. Но если ради того, чтобы заслужить восхищение, надо оказаться на виселице, я предпочту безвестность и забвение».

Да, бесславная жизнь лучше посмертной славы, в этом он не сомневался. В конце концов, кроме стихов в его жизни появилась иная цель…

— Очень даже неплохо, мастер Тинрайт, — одобрительно изрек Пазл.

После того как Хендон Толли удостоил старого шута своим вниманием, пусть даже насмешливым, тот избрал в отношении Тинрайта тон снисходительного добродушия, что до крайности раздражало поэта. Внезапно выражение лица Пазла изменилось, глубокие морщины сложились в печальную гримасу.

— Без сомнения, сегодня ты покоришь немало сердец, мой юный друг.

Тинрайт с сомнением взглянул на свои зеленые штаны, имевшие удручающее обыкновение завиваться вокруг лодыжек, придавая ногам совершенно лишнее сходство со штопором. Несомненно, яркая расцветка должна была привлечь взоры, хотя вряд ли странствующие менестрели прошлого походили на разряженных павлинов. Поэт надел маскарадный костюм, прежде принадлежавший Роббену Халлигану, покойному другу Пазла. Старик глядел на Тинрайта и чуть не плакал, вспоминая ушедшего товарища.

— Мой бедный старина Роббен, он был такой красавчик, — потирая глаза, изрек шут. — Ноги здоровенные, как дубовые стволы. А лицо — воплощенное благородство.

Сам Пазл ради карнавала нарядился в черное одеяние жреца-мантисса. Этот наряд шел к его длинному унылому лицу куда больше, чем пестрый костюм шута.

— Роббен, как и ты, любил прекрасных дам, — заметил Пазл. — И они платили ему тем же.

Тинрайт счел за благо промолчать. Разговоры о старине Роббене успели изрядно ему наскучить. К тому же он знал, что старый шут не нуждается в ответных репликах собеседника.

— Бедняга Роббен погиб от рук разбойников, — сообщил Пазл, сокрушенно качая головой. Тинрайт мог бы сам произнести следующую фразу, он слышал ее множество раз. — Керниос забрал моего дорого друга прежде времени. О, мне так его не хватает! Слышал бы ты, как дивно он играл на лютне и пел.

Тинрайту так хотелось отделаться от нудного старика, что он уже подумывал, не отправиться ли на службу в храм. От этого отчаянного поступка поэта спасло появление маленького мальчика-пажа, который принес Пазлу записку от оруженосца Хендона Толли.

— Похоже, я нужен при дворе! — сияя от удовольствия, произнес старый шут. — Правитель Южного Предела хочет, чтобы во время пира я сидел рядом с ним и развлекал его!

«Как видно, правитель надеется, что общество шута отвлечет его от угощения и убережет от обжорства», — решил про себя Тинрайт.

Разумеется, он не стал делиться своей догадкой с Пазлом. Стремительное возвышение старого шута позволило тому воспрянуть духом и сделало невыносимо хвастливым. В отличие от своего друга, Мэтт Тинрайт пока не удостоился благосклонности властей, и это обстоятельство мешало ему искренне радоваться успехам Пазла.

— В записке ничего не говорится обо мне? — тщательно скрывая волнение, осведомился поэт.

— Увы, нет, — покачал головой Пазл. — Но, полагаю, мой юный друг, ты можешь отправиться со мной. Я исполню милорду одну из ваших песен, и, возможно…

Тинрайт невольно вспомнил, какой унизительный прием он встретил в прошлый раз, когда потащился за Пазлом. А еще он вспомнил то, что старался выбросить из головы: Хендон Толли был ему крайне неприятен. Для человека, ищущего успеха при дворе, это неизбежно станет досадной помехой. Но Мэтт Тинрайт не мог приказывать собственному сердцу. Нынешний правитель Южного Предела внушал ему неприязнь, более того — ужас и отвращение.

— Не беспокойся обо мне, мой добрый Пазл, — сказал он. — На празднике наверняка не будет недостатка в юных красавицах, в обществе которых мне не придется скучать! Надеюсь, ты не менее весело проведешь время за столом правителя. Но прошу тебя, будь осторожен с Хавмором, — не удержался от совета Тинрайт, ибо друг его, опьяненный собственным успехом, утратил всякую осмотрительность. — Жестокость этого человека не знает границ, и ему не нужно особого повода, чтобы проявить ее.

— Да нет, на свой лад он славный малый, — заявил Пазл, готовый защищать любого из тех, кто обладал богатством и властью. — Когда у тебя будет случай познакомиться с Хавмором поближе, ты убедишься, что слухи о его жестокости сильно преувеличены.

— Надеюсь, мне не представится случая познакомиться с ним поближе, — едва слышно пробормотал Мэтт Тинрайт.

Если Толли был обычным хищником, Тирнан Хавмор по праву мог считаться настоящим стервятником, жадно набрасывавшимся на падаль.

— Желаю хорошо повеселиться, дядюшка, — произнес он вслух.

Помахав рукой Пазлу, удалившемуся из комнаты бодрой, совсем не стариковской походкой, Тинрайт спохватился: он позабыл спросить, застёгнут ли его костюм на все пуговицы на спине. Туалетного столика с зеркалом у него, разумеется, не было — такую роскошь мог позволить себе лишь богатый человек или поэт, который пишет вирши по заказу сильных мира сего.

«Ах, где ты, моя обожаемая принцесса Бриони, — вздохнул Тинрайт. — Твой поэт так о тебе тоскует. Ты умела ценить мой дар, как никто другой. А ныне, увы, он никому не нужен».

От бесчисленного множества светильников замок сверкал, как огромный фонарь. В каждом углу были установлены алтари в честь Мади Суразем. Алтари украшали зеленые гирлянды, цветы и белые благоуханные свечи. Сейчас, посреди зимы, люди пытались умилостивить Мать Сырую Землю в надежде, что грядущим летом она ниспошлет им богатый урожай.

«Вот только доживем ли мы до лета? — размышлял Тинрайт. — И кто будет убирать этот урожай? Все наши земли на западе и на севере захвачены армией волшебного народа».

Поймав себя на этой мысли, поэт невольно удивился. Когда-то отец назвал его самым ленивым и самовлюбленным из всех юнцов, живущих по обе стороны залива Бренна. Тинрайт сознавал, что вполне заслужил это звание. Сейчас он наблюдал за разряженными придворными в масках и казался себе мудрым родителем, неодобрительно взирающим на беззаботную суету отпрысков. Он глядел на пеструю толпу гостей, снующих по саду, не обращая внимания на дождь, прислушивался к болтовне и взрывам смеха и все более убеждался в глубине своего поэтического замысла: мертвецам нечего терять, и они веселятся в самых трагических обстоятельствах. Впрочем, эти люди скорее напоминали неразумных детей, которые веселятся и играют под шатким валуном, готовым свалиться им на головы.