Джон Толкин - Властелин колец

– А чего спохватываться? — удивился Мерри. — Вот я, например, Брендискок, Мериадок Брендискок, хотя многие зовут меня просто Мерри.

– А я — Тук, Перегрин Тук, хотя вообще–то меня называют Пиппин.

– Хм. Ну, вы все–таки торопливый народ, как я погляжу, — сказал Фангорн. — Я польщен вашим доверием, но, пожалуй, не стоит предоставлять вам слишком много свободы сразу. Знаете ли, есть энты и есть энты; иными словами, есть энты, а есть кое–что похожее на энтов, как вы могли бы сказать. Я буду звать вас Мерри и Пиппин, если вы не возражаете, — славные имена. А я пока подожду говорить вам свое имя, да, пока подожду. — Странный, сочувственный и насмешливый огонек засветился в его глазах. — Да, ни в коем случае! Во–первых, это заняло бы слишком много времени: мое имя ведь росло вместе со мной, а я жил долго, очень долго; так что мое имя — это, считай, история. Настоящие имена рассказывают историю вещей, которым принадлежат, — так это в моем языке, старом энтском, как вы бы сказали. Это замечательный язык, но нужно очень много времени, чтобы сказать на нем что–нибудь. Поэтому мы не говорим на нем ничего, кроме достойных долгих речей для долгого слушания. А теперь, — и глаза стали яркими, «сегодняшними», казалось, они даже уменьшились и заострились, — расскажите–ка мне, что происходит? Что вы здесь делаете? Я многое вижу и чую с этого… с этого… с этого а–лалла–лалла–румба–каманда–линд–ор–араме . Да, вы уж извините меня, я не знаю нужного слова на внешних языках: знаете, та вещь, на которой мы находимся, где я стою, любуясь прекрасным утром, думаю о солнце, о лесной траве, о лошадях, облаках, о цветении мира… Да, что происходит? Что там замышляет Гэндальф? И эти — барарум , — он издал рокочущий звук, как большой расстроенный орган, — эти орки; и молодой Саруман в своем Изенгарде? Я люблю новости. Только помедленнее.

– Многое происходит, — сказал Мерри, — даже если быстро рассказывать — это надолго. Но вы велите не спешить. Может, тогда лучше ничего не рассказывать? Вам не покажется невежливым с нашей стороны, если мы спросим, что вы собираетесь с нами делать? На чьей вы стороне? И откуда знаете Гэндальфа?

– Да вот уж знаю. Он единственный мудрец, который заботится о деревьях, — ответил старый энт. — А вы его тоже знаете?

– Да, — печально произнес Пиппин. — Он был нашим самым большим другом и предводителем.

– О, тогда я могу ответить на ваши вопросы. Я ничего не собираюсь делать с вами. Но мы могли бы кое–что сделать вместе. Я ничего не знаю и знать не хочу ни о каких сторонах. Я иду своей дорогой и думаю, что ваш путь на некоторое время может совпасть с ней. Но вы говорите о Гэндальфе так, будто его история подошла к концу?

– Да, — вздохнул Пиппин. — История–то продолжается, а вот Гэндальфа и ней уже не будет.

Фангорн долго молчал, внимательно глядя на хоббитов.

– Хумм, о, не знаю, что и сказать, — молвил он наконец. — Продолжайте.

– Если вы хотите знать больше, — проникновенно сказал Мерри, — мы расскажем. Но это займет некоторое время. Вы не опустите нас? Мы бы посидели тут вместе на солнышке, пока оно еще есть… Вы, должно быть, устали держать нас на весу?…

– Хм, устал? Нет, я не устал. Я так быстро не устаю. И не сажусь. Я не очень, хм, гибкий. Но солнце уходит. Давайте уйдем с этого… как, вы сказали, оно называется?

– Холм? — предположил Мерри. — Уступ, ступенька?

Энт тщательно повторил слова, словно попробовал их на вкус.

– Холм. Да, это так. Но это слишком поспешное слово для вещи, которая стоит здесь с тех пор, как эта часть мира обрела свой вид. Ну, ничего. Пойдемте отсюда.

– А куда? — спросил Мерри.

– В мой дом, или в один из моих домов, — степенно ответил Фангорн.

– Это далеко?

– Не знаю. Может — далеко, может — нет. Какая разница?

– Да в общем–то никакой. Но, понимаете, у нас почти ничего не осталось, мы все потеряли, — сказал Мерри. — И у нас очень мало еды.

– О! Хм! Об этом не надо беспокоиться. Я дам вам питья, от которого вы долго–долго будете зелеными и растущими. Но если вы решите отпочковаться, я могу высадить вас где угодно. Вперед!

Осторожно, но уверенно держа хоббитов на сгибах рук, Фангорн поднял одну большую ногу, затем другую и направился к краю уступа. Корнеподобные пальцы ног вцепились в скалы. Он торжественно спустился по ступеням и вошел в лес.

Там он сразу направился сквозь заросли, все глубже и глубже, не удаляясь от ручья и все время поднимаясь по горному склону. Многие деревья, казалось, спали или обращали на Фангорна не больше внимания, чем на любого другого случайного прохожего; иные вздрагивали, а некоторые поднимали ветви над его головой. Он шел и разговаривал сам с собой — как будто бежал долгий поток мелодичных низких звуков.

Некоторое время хоббиты молчали. Как ни странно, они чувствовали себя уютно и в безопасности, и у них было о чем подумать и чему поудивляться. Наконец Пиппин решился снова заговорить.

– Извините, пожалуйста, — сказал он, — могу я спросить вас кое о чем? Почему Келеберн предупреждал нас против вашего леса? Он уговаривал нас не рисковать и говорил, что здесь кроется западня.

– Хм, он так и сказал? — пророкотал Фангорн. — И я мог бы сказать то же самое, если бы вы шли другим путем. Бойся попасть в западню в лесах Лаурелиндоренана ! Так обычно его называли эльфы, но теперь они нашли более короткое имя: Лотлориен. Возможно, они правы: может быть, он увядает, а не растет. Земля долины Поющего Золота — вот что там было в древние времена. Теперь это Цветок Грез. О, это странное место, и не всякий рискнет появиться там. Я поражен, что вам удалось самим выбраться оттуда. Но меня еще больше удивляет, как вы туда попали. Путников там не бывало уже много лет. Да, странное место… Место печали и скорби. Лаурелиндоренан линделорендор малинорнелион орнемалин , — медленным речитативом проговорил он. — Только за пределами Лаурелиндоренана, по–моему, листья падают чаще… И эта страна, и все прочие, кроме Золотого Леса, стали иными с тех пор, когда Келеберн был молодым. Только… хум, хм,

как они говорили. Конечно, многое изменилось, но не везде же, так что это верно.

– Что верно? — поинтересовался обескураженный Пиппин.

– Да про деревья и про энтов. Я не все понимаю из того, что происходит, так что не могу объяснить. Некоторые из нас все еще настоящие энты, но вот многие засыпают, деревенеют, как вы бы сказали. Большинство деревьев — деревья и есть, но некоторые наполовину пробудились, а некоторые пробудились уже совсем… а кое–кто становится энтами. Так всегда было.

Когда это случается с деревьями, оказывается, что у некоторых плохие сердца. Сердцевина здесь ни при чем, я не это имею в виду. О, я знавал несколько славных старых ив в нижнем течении Энтовой Купели; они были сплошь в дуплах, разваливались на куски, но были тихи и ласковы, как юный лист. А есть деревья в долинах, у подножия гор, они громогласны, как колокол, но насквозь испорчены. Такое теперь всё чаще случается. Здесь появилось много опасных мест. Есть совсем черные пятна…