Юлия Латaынина - Сто полей

Экзарх проснулся в холодном поту. Он не спал до утра и думал о том, что если люди с корабля вернутся за своим добром, то победа, вероятно, будет зависеть не от него и не от Касии, а лишь от того, на чьей стороне будут люди со звезд: а эти люди будут на своей стороне.

На рассвете Ванвейлен услышал осторожный шепот. Высунул нос за дверь: там стоял вооруженный стражник. Ванвейлен закрыл дверь, прокопал дырочку в плетеном окне: за бортом плескалась лодка, люди бегали с тихим звяком.

Ванвейлен сел за столик, сжал голову руками.

Несомненно, господин экзарх знал про корабль, раз велел арестовывать чужестранцев. Несомненно, он попытался скрыть это знание от храма. Но что там за возня? Экзарх ли проведал о «купцах с Западного Берега» и приказал их схватить? Или Даттам узнал о корабле и утром накормит чужеземцев снотворным, как это уже он проделал однажды с идиотом Бредшо?

Через час Ванвейлен опять прокопал дырочку: напротив каюты была клетка с голубями, молодой монашек доставал из нее почтового сизаря.

Дверь распахнулась: на пороге стоял одетый по-походному Даттам.

– Собирайтесь. Сайлас и вы едете со мной.

«К черту, – подумал Ванвейлен, – все к черту. Все расскажу!»

– Что случилось? – спросил он спокойно.

Даттам сунул ему в руки бумагу и вышел. Ванвейлен взглянул: это был манифест государыни Касии, то есть ее сына. Строчки запрыгали в глазах Ванвейлена. «В соответствии с желанием Неба и волей народа… Я, малолетний и лишенный достоинств… Узурпатор, нарушая установленную гармонию, развращая верхи роскошью и обирая народ… дабы девять сторон света были чисты, наказания умерены и нравы – благочестивы… дабы воистину не было бы ни «твоего», ни «моего»…»

Когда Ванвейлен поднялся на палубу, ее уже застилали белым: траур по умершему государю. Даттам был в кольчуге, повсюду бегали люди с оружием.

– Великий Вей! – сказал Ванвейлен. – Что случилось в столице?

– Ничего, – ответил Арфарра.

Сзади фыркнул Даттам.

– Это ничего обойдется нам в пятьдесят миллионов.

Даттам, разумеется, говорил о деньгах, не о людях.

– Зато, – безмятежно ответил Арфарра, – не будет никакого сомнения, кто воистину предан государю Харсоме.

Ванвейлен еще раз перечел указ вдовствующей государыни. Из-за ужаса, пережитого только что, он не мог удержаться:

– Однако, господин Арфарра, ваши взгляды и взгляды государыни Касии вполне совпадают?

Бывший наместник Иниссы только поднял брови:

– Мало, – сказал он, – говорить правильные слова, надобно и поступать правильно. Женщина на троне – хуже бунтовщика, оба думают не о благе государства, а о том, как сохранить незаконную власть. Истинный государь создает умиротворение и покой. А что создала государыня Касия? Дворец, который стоил два урожая и сорока тысяч жизней? Новую моду на шляпу «шестикрылая бабочка»?

Сзади нервно рассмеялся Даттам.

– К тому же, уважаемый советник Ванвейлен, можете быть уверены: государь Харсома опубликует в точности такой же манифест.

Меньше чем через час они высадились на пристани города Шемавера. Их ждал вооруженный эскорт. Никто не расспрашивал их и не требовал подорожных.

Город был совершенно пуст, и каменная стела, более грозная, чем предупреждение о радиационной опасности, заботясь о людях, запрещала селиться ближе, чем на милю. Ванвейлен осведомился у Даттама, почему город брошен.

– Шемавер – последняя ставка бунтовщика Бажара, – спокойно ответил тот.

Ванвейлен осклабился.

– Это у которого не было ни бедных, ни богатых?

– Да, богатых и бедных не было, – кивнул Даттам. – Были только избранные и неизбранные.

Они быстро ехали через руины: дома вокруг главной площади были снесены, а сама площадь была засеяна ячменем. Трудно сказать, весь ли ячмень в империи созревал по приказу государя, но этот, несомненно, колосился по его личному распоряжению.

– Имейте в виду, господин Ванвейлен, – сказал Даттам, попридержав лошадь (он ехал сноровистей Ванвейлена), – господин экзарх был так милостив, что даже Бажару он обещал прощение. Сдавшись, Бажар выехал из города и сел у ног Арфарры. Тот стал ему ласково пенять на грех: измену государю. Тут Бажар вскочил и закричал: «При чем тут грех? Просто мне не повезло, а иначе бы ты сидел у моих ног. Сила и деньги – вот что решило вашу победу!» Тут Арфарра опечалился и сказал: «Наследник приказал оставить тебе жизнь, но я, на свой страх и риск, ослушаюсь его. Ибо таких как ты, приходится убивать за невежество в назидание другим». И кликнул палача.

Ванвейлен холодно осведомился:

– Это правда, Даттам, что вы тоже сражались вместе с Бажаром?

– К этому времени я сражался не вместе с Бажаром, а против него.

Ванвейлен ехал по улицам и вертел головой. Это был четвертый город империи, через который он проезжал. Первый – на Западном Берегу – был покинут по приказу государя Аттаха, Исправителя письмен. Второй, – Золотой Улей – превратится в лес. Третий – королевский город Ламасса. Ламассу брали варварские войска триста лет назад, Шемавер брали правительственные отряды, и разница между буйством варваров и государственной предусмотрительностью была, действительно, весьма наглядна.

Князь Ятун, бравший Ламассу, принес городских парламентеров в жертву храмовому знамени и поклялся не оставить в городе ни одной живой мангусты. Взял город и, потрясенный его красотой, приказал исполнить клятву буквально: мангуст – истребить, а больше ничего не трогать. В ойкумене мангуст не истребляли и здания не громили: все камни были аккуратно сняты и увезены в неизвестном направлении. Город лежал в траве, как гигантский хрящ вымершей небесной рыбы Суюнь, из разросшейся зелени выпирали позвонки фундаментов и ребра упавших колонн.

За рощей, выросшей на месте управы, вдруг обнаружилось нетронутое строение: двухэтажный каменный храм императора. Арфарра, скакавший впереди отряда, бросил поводья и спешился. Даттам дал знак остановиться.

Господин Даттам сел на солнце у входа в храм, вытащил из переметной сумы сафьяновую книжечку и стал считать. Слуга подал Арфарре корзинку с благовониями и жареным зерном, и советник Арфарра вошел в храм.

Ванвейлен пошел за ним.

На стенах храма шла городская жизнь: дома цеплялись друг за друга стрельчатыми арками и крытыми галереями, гигантская толщина стен терялась за лесом колонн, на которых зрели золотые яблоки и серебряные свитки, резные лестницы вели к управам и небесам, башенки снисходительно грозили правонарушителю пальцем, в цеховых садах бродили олени с золочеными рогами, ребра стен едва проступали сквозь эмаль, резьбу и чеканку, пестрые пелены статуй развивались по ветру.