Юлия Латaынина - Сто полей

– Любое государство, – сказал торговец, – стремится к абсолютному контролю. Этот контроль будет принимать разные формы, но сущность всегда будет одна. Любое государство будет стремиться регламентировать жизнь граждан – через предписания, идеи, и ограничения в поведении. И если ограничений нет, то это только потому, что государство еще не созрело. Если же вам кажется, что их нет, – посмотрите внимательней, и вы увидите, что они въелись в вашу душу.

С этими словами всадник в белом кафтане, шитом алым пламенем, пришпорил коня и въехал в распахнутые ворота, откуда навстречу отряду бежали голые дети и женщины в длинных юбках.

Это село было непохоже на те, что виднелись за тростниками в верховьях Орха.

Оно было много зажиточней, – клумбы вдоль широких улиц, высоко поднятые воротники заборов, запах цветов, свежей шерсти и краски. Ванвейлен тщетно таращился, пытаясь углядеть непременный шпиль сельской управы.

«Однако!» – дивился Ванвейлен, вспоминая ламасскую вонь и нищих.

Откинули подворотню, заскрипели замки, пяты, вереи, забрехали собаки, с высокого крыльца навстречу въехавшим во двор конникам спешил хозяин в добротном синем кафтане.

Бредшо спрыгнул с коня, подошел к Ванвейлену и сказал тихо, на ухо:

– Я засек сигнал. Корабль лежит отсюда на северо-северо-востоке, максимум в семи километрах. Здесь все должны о нем знать.

Ноги Ванвейлена внезапно ослабли. Он сделал несколько шагов и сел на каменную завалинку у амбара. Вокруг распрягали лошадей, откуда-то набежали крепкие парни, вооруженные чем-то вроде шипастого шара, прикрепленного за цепочку к поясу. Даттам, снимая седельные сумки, что-то тихо и быстро говорил хозяину двора.

Двор был как каменный мешок – скрутят и не пикнешь: клети, амбары, мшаники, сараи, погреба и напогребницы, сушила и повети. Все каменное или бревенчатое. В окнах главного дома – стекло, выносное крыльцо на столбах.

Потом Ванвейлен вгляделся в завалинку и даже присвистнул от изумления. Он сидел на четырехугольном куске мрамора, сплошь иссеченном узором со вплетенными в него буквами. Ванвейлен наклонился, разбирая надпись.

– Ну что, у вас простой человек так не живет?

Ванвейлен выпрямился. Рядом, зябко кутаясь в расшитую серебром ферязь, стоял Арфарра.

– Однако, – сказал он, – кто разрушил город, через который мы проезжали? Власти или местные жители?

Бледное, с седыми волосами лицо Арфарры было совершенно бесстрастно.

– Это посад бунтовщиков, господин Ванвейлен. Здесь все, кому за тридцать – бывшие сподвижники Бажара. Когда я взял город Шемавер, в нем не оставалось никого, кроме бунтовщиков, жителей повесили или съели. Экзарх помиловал мятежников, выделил им землю недалеко от города. Обратите внимание, что когда они стали использовать камни одного из древнейших городов ойкумены для своих амбаров и мшаников, они не поленились и почти отовсюду стесали древнюю резьбу. Небу, мол, угодна простота. Говорил же пророк Рехетта, что обновленный мир будет гладок, как яйцо.

Ванвейлен молча глядел на амбар, переложенный из стен храма. Или управы?

– А экзарх Харсома, – прибавил Арфарра, – увидев, что город растащили, добился в столице указа о проклятии, чтобы никто не потребовал от мятежников вернуть взятое на место.

А Бредшо, видя, что ему никто не мешает, пробрался меж курников и поветей к обрыву. Перед ним, сколь хватало глаз, было озеро. Бредшо сбежал вниз, на мостки. За мостками, по мелководью, тянулись шесты с корзинами, в корзинах мокла шелковая трава для циновок, меж корзин шныряли в чистой воде рыбы. Никого не было: только попискивали лягушки, и в тон им – откуда-то издали – не из озера ли – аварийный передатчик. «Господи! – думал Бредшо, – ну могло же нам хоть один раз повезти! Мог же корабль упасть в воду, подальше от жемчужных глаз экзарха».

На Бредшо был длинный синий плащ с капюшоном, расшитый серебряной нитью – подарок Даттама. Бредшо оправил ладанку на шее и повернулся было, чтобы идти, – но тут сверху кто-то мягко прыгнул ему на спину.

Бредшо взмахнул с криком ужаса руками, вскочил, пытаясь вытащить меч, которого не было, и слетел с мостков в воду. Вынырнул – на мостках хохотали. Бредшо поднял глаза.

– Ой! – сказали на мостках. – Это не ты. То есть… Это почему у тебя братний плащ?

Девушка, почти девочка, очень хорошенькая и, действительно, чертами лица напоминавшая Даттама, глядела на него сверху вниз. Черные волосы увязаны под платком, ситцевая кофточка с вышивкой, белая панева в пять полотнищ, белые чулочки. Чулочки, снизу вверх, были видны очень хорошо.

Девушка разглядывала его, по-зверушечьи склонив головку:

– Ты кто такой? Тоже монах?

Бредшо замотал головой.

– Чиновник? – тон был явно разочарованный.

– Нет.

– Варвар? Нет, на варвара ты не похож, – засмеялась она.

Бредшо все смотрел на белые чулочки.

– Ладно, – сказала девушка. Или девочка? – Уж если тебе так нравится в воде… Видишь – корзины с травой? Достань-ка мне их. Даттам, – прибавила она назидательно, – достал бы.

Бредшо представил себе Даттама, который лазит по воде за шелковой травой для девушки в белых чулочках, и понял, почему храмовый торговец поехал в столицу через здешний посад.

Бредшо таскал корзины, пока не выворотил нечаянно один из шестов и не запутался в длинной, тонкой и прочной траве. Тогда девушка подоткнула паневу и пошла ему помогать. Кончилось тем, что они запутались оба и стали плескаться на мелководье.

– Ты на всех так прыгаешь или только на Даттама? – спросил Бредшо, осторожно обирая с ее мокрой кофточки шелковые плети.

– Только на Даттама, – сказала девушка, опять по-зверушечьи изогнувшись. – Он так спас мне жизнь.

– Как так?

– Мы как-то ошиблись, и нас окружили. Меня оставили в каком-то курятнике, а сами пошли драться. И мама тоже очень хорошо дралась: я смотрела сквозь щелку. А потом они подожгли курятник, и я выбежала вон. Один солдат поймал меня и повез: тут успели люди Даттама. Даттам прыгнул со своего коня прямо ему на плечи, оба упали, и Даттам его зарезал. Мне тогда было пять лет, но я все очень хорошо помню.

Девушка говорила все это, стоя совсем рядом и обирая траву с его шитого плаща.

«Господи, – подумал Бредшо, – ну и светлые детские воспоминания!»

– А вот и он! – сказала девушка.

Бредшо оглянулся. На краю обрыва стоял Даттам: немолодой уже человек с телом грузным и крепким, как ствол каменного дуба, с рассеченным морщинами лицом и подбородком, чуть отвисшем из-за излишеств, и на руке у него, на зеленой перчатке, сидел белый кречет – королевская птица, которая стоит столько, сколько пять хороших рабынь, птица, которой можно уплатить половину выкупа за королевского конюшего, убитого на ступенях трона.