Роберт Сальваторе - Проклятие демона

Главные ворота Сент-Гвендолин распахнулись, затем быстро поднялась опускная решетка. Широко улыбаясь, Де’Уннеро проскользнул внутрь, готовый поблагодарить братьев этого монастыря за бдительность и правильные действия.

Улыбка его тут же погасла, а сам магистр оцепенел: на монастырском дворе он увидел почти ту же картину, что и за пределами обители! Несколько братьев и сестер лежали на земле под наспех сооруженными навесами и громко стонали. Из всех окон, дверей и со стен на него смотрели глаза монахов и монахинь. Заглушая стоны больных, шумно опустилась решетка.

— Где настоятельница Деления? — прорычал Де’Уннеро, обращаясь к ближайшему из здоровых монахов, арбалетчику, который стоял на парапете возле башни, венчавшей собой ворота.

Лицо молодого монаха помрачнело, и он покачал головой:

— Мы лишились настоятельницы, всех наших магистров и всех начальствующих сестер, кроме одной, — ответил он. — Будь проклята эта розовая чума!

Де’Уннеро невольно вздрогнул, услышав печальные новости. В отличие от других монастырей, в Сент-Гвендолин всегда хватало монахов старших ступеней. На прошлую Коллегию аббатов Деления привезла с собой пятерых магистров и троих начальствующих сестер. Она сама сообщила Де’Уннеро, что еще три сестры ожидают избрания на эту ступень, равнозначную ступени магистра.

— Здоровых у нас осталось меньше полусотни, — продолжал монах. — Чума навалилась на нас прежде, чем мы сумели приготовиться.

— А много ли ваших выходили на поле и пытались помочь тамошним больным? — требовательно спросил Де’Уннеро.

Его буквально подкосило зрелище обреченного монастыря, но магистр не позволил горю взять верх и всю боль и отчаяние превратил в гнев.

Монах не ответил на его вопрос и отвернулся.

— Так сколько их было, брат? — сурово повторил Де’Уннеро и, подпрыгнув на высоту двенадцати футов, оказался рядом с ошеломленным юнцом.

— Вы открыли ворота чуме, правда?

— Так приказала настоятельница Деления, — запинаясь, пробормотал монах, и Де’Уннеро понял, что его предположение оказалось абсолютно верным.

Настоятельница Деления всегда была готова проявить сострадание; впрочем, как считал Де’Уннеро, эта слабость вообще свойственна женщинам. Деления отваживалась спорить с лучшими умами ордена Абеля. Она находилась в дружественных отношениях с настоятелем Олином, но Де’Уннеро всегда подозревал, что Деления втайне разделяет воззрения Эвелина и Джоджонаха. Недаром, когда этого еретика сжигали у позорного столба, настоятельница не смогла выдержать зрелища казни.

— Скажи всем здоровым братьям и сестрам, чтобы собрались в приемной настоятельницы, — велел испуганному монаху Де’Уннеро. — Нам надо о многом поговорить.

Мери Каузенфед отошла от плачущих женщин и приблизилась к мертвому телу, лежащему в цветочных зарослях. Этот человек появился в чумном лагере три дня назад. Чума унесла его жену и двоих детей. Затем розовые пятнышки появились на теле третьего ребенка — его маленькой дочери. Отец в отчаянии вскочил на лошадь и имеете с ребенком поскакал в Сент-Гвендолин. По дороге лошадь споткнулась и повредила ногу. Оставшиеся сто миль до монастыря он бежал, неся девочку на руках.

У него самого не было ни малейших признаков чумы.

Какую злую шутку сыграла с ним жизнь, — думала Мери. Совершенно здоровый, крепкий мужчина лежал неподвижно, примяв собой стебли цветов. Мери наклонилась, перевернула его на спину и тут же отпрянула. Арбалетная стрела раздробила мертвецу передние зубы, превратила нижнюю часть рта в кровавое месиво и застряла в горле.

Позади Мери послышался плач — точнее, жалобные всхлипывания осиротевшей девочки. Ребенку было не более пяти лет. Девочка бросилась на колени рядом с умершим отцом, умоляя его встать. Мери подхватила ребенка на руки и понесла прочь, кивнув собравшимся, чтобы убрали тело.

— Пойдем, моя маленькая, — шептала Мери на ухо отчаянно плачущей девочке. — Пойдем. Не бойся. Теперь ты будешь жить вместе с Мери, и все у нас наладится.

Мери, как и любой человек вокруг, знала, что это ложь. Ничего у них не наладится, ибо это нельзя наладить. Даже если оставшиеся в живых монахи, включая и того нового, что совсем недавно пробегал здесь, выйдут и начнут их лечить, ничего уже не поправишь.

Как больно ранила ее душу эта жуткая правда! Мери посмотрела на свою голую руку и на шрамы, оставшиеся от битвы с розовой чумой. Она оказалась одной из двадцати, кого монахам удалось вылечить с помощью камня души. Ее лечила сама настоятельница Деления.

— Одна из двадцати, — повторила Мери, качая головой.

Монахи и монахини пытались помочь десяткам заболевших, но выжить сумела только Мери. А сколько этих смелых и благородных людей уже мертвы, — думала Мери. Умерла Деления. Умерли начальствующие сестры, пытавшиеся спасти беженцев из Фалида. Никого из них теперь нет в живых.

Когда Деления объявила, что Мери исцелилась, с монастырских стен понеслись радостные крики. Мери позвали в монастырь на молитву. Однако изможденная и измученная женщина не могла согласиться с Деленией. Настоятельница утверждала, что Мери исцелилась! Да, ее тело победило чуму, но сердце так и осталось неисцеленным. Незачем ей идти на молитву. Мери осталась на поле, вместе с беженцами из Фалида.

Теперь и они мертвы: Динни, Тедо и все остальные. Умерли, как некогда умерла ее Бреннили, и их даже не похоронили. Просто сожгли на костре. Поначалу мертвых еще сжигали, но потом стало неоткуда взять дров. Затем покойников, не снимая с них грязных тряпок, стали бросать в общую яму, на корм червям.

Мери оглянулась вокруг. Пустые глаза, умоляющие лица. Все они отчаянно жаждали чуда, выпавшего на долю Мери. Им хотелось, чтобы монахи каким-нибудь образом выгнали из них чуму, и тогда «все наладится».

Ничего уже не наладится: ни для Мери, ни для них. Розовая чума уничтожила и ее, и их мир, и никогда жизнь не будет такой, как прежде.

Какая-то женщина старше Мери зашлась кашлем. Она сказала, что может забрать девочку себе, но Мери отрицательно покачала головой. Нет, она сама позаботится о ребенке.

Девочка умерла тем же вечером, и Мери осторожно положила ее на телегу, приехавшую забирать мертвецов.

Подавленная и вконец отчаявшаяся, Мери побрела к монастырским стенам.

— Глупцы! Почему вы не попытались ее спасти! — яростно и исступленно кричала женщина, грозя кулаком монахам, чьи силуэты вырисовывались на вершине стены. Она стояла у самой кромки цветочного кордона.

— Заберите детей! Их еще можно спасти: и тело, и душу. Глупцы, нечего было тратить время на таких, как я! Неужели вы не понимаете, что мою боль не вылечат никакие ваши камни? Что же вы тогда понимаете? Вы так и будете прятаться за стенами и спокойно смотреть, как мы умираем? Вы будете убивать нас, если мы подойдем слишком близко? И вы еще зовете себя Божьими людьми? Стая трусливых собак — вот вы кто!