Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается

— Быть может, я ошибся. Быть может, они дали всего лишь пятьдесят тысяч.

Фернао даже не озаботился тем, чтобы перевести его слова.

— Пятидесяти тысяч вся Янина тоже не стоит.

Когда Элишамма снизил цену еще раз, даже не пытаясь громогласно заявить, что с самого начала говорил правду, Фернао усмехнулся про себя и привлек к дискуссии командующего — тот знал, сколько может позволить себе выложить за бездействие туземцев министерство обороны. Вдвоем они уговорили Элишамму на десятую долю первоначально запрошенной суммы.

— Уговор? — спросил вождь в конце концов.

Жункейро кивнул и хотел было сказать что-то, но Фернао опередил его:

— Да. Одно только еще: кого ты оставишь в заложниках? Сойдут и те, с кем ты пришел сюда, вождь.

Он перевел свои слова на лагоанский, чтобы и командующий мог понять. Жункейро глянул на него изумленно. Должно быть, он изрядно постарался, чтобы скрыть ужас, — в цивилизованных странах заложников давно уже перестали брать, хотя, по слухам, альгарвейцы воскресили древний обычай на завоеванных землях.

Но Элишамма только застыл на миг, а потом неторопливо кивнул.

— Не знал, додумаетесь ли вы, — промолвил он. — Вы, шелудивые, часто забываете о таких вещах. Если бы ты не заговорил, я не стал бы напоминать.

— Верю, — ответил Фернао. — Но я бывал в здешних краях и знаю кое-что — не все, но кое-что — о ваших обычаях. Какое у тебя тотемное животное?

Элишамма опять примолк.

— Я не стану тебе говорить, — промолвил он в конце концов. — Ты, в конце концов, шаман. Чужеземное волшебство слабеет в нашей земле, но с тобой я не хочу рисковать.

— Ты мне льстишь, — отозвался Фернао.

Скорей всего, Элишамма зря опасался лагоанских чар. Но тон чародея подразумевал, что он сумеет нанести вред вождю, если узнает, с каким зверем тот мистически связан.

— О чем вы там болтаете? — поинтересовался Жункейро.

Чародей объяснил. К изумлению его, генерал-лейтенант поступил самым верным образом — довольно похлопал Фернао по плечу, как бы уверенный, что чародей действительно сможет разделаться с Элишаммой, если узнает его тотемное животное. Вождь тоже заметил это — даже на волосатой его физиономии явственно заметно было смятение.

— По рукам? — спросил Жункейро.

— Уговор, — ответил Элишамма. — У вас остаются Махир, и Гефер, и Абинадаб, и Элифелет, и Гереб. — Еще несколько минут ушло на то, чтобы продекламировать генеалогию каждого. — Их головы в ответе за мою добрую волю.

Он сказал что-то спутникам на родном гортанном наречии. Все пятеро покорно склонились перед вождем.

— Кто-нибудь из вас владеет янинским? — спросил Фернао.

Никто из обитателей льдов не отозвался.

— Этот язык кому-нибудь знаком? — Чародей перешел на лагоанский.

Заложники вновь промолчали. Скрывают свои умения? Как узнать правду? На волшебство Фернао не мог положиться. Будущее оставалось скрыто от него, как и от всех живущих.

Бембо вышагивал по улицам Громхеорта, радуясь, что сегодня ему выпал обычный обход, а не конвойная служба — сгонять кауниан в вагоны, чтобы отправить на запад или даже на восток, хотя с какой стати тот единственный караван с чучелками отправился в противоположном направлении, жандарм посейчас не мог взять в толк. Когда он как-то заметил это вслух, Орасте только хмыкнул и подал напарнику короткий, но добрый совет:

— Лучше не спрашивай.

Не спрашивать было проще — это Бембо понял без труда. А «проще», по его мнению, значило «лучше». Жандарм предпочитал простые задания. И, вместо того чтобы задавать новые вопросы, толстяк заметил:

— Кауниан на улицах почитай что и не видно.

— Вот и славно, — прогудел Орасте.

Как это было у здоровяка в обычае, реплика сия не только не требовала ответа, но и практически его исключала.

— Пошли.

Жандармы зашли в трактир. Хозяин приветствовал их широкой улыбкой — хотя и фальшивой, а все равно приятно — и каждому вручил по куску острой колбасы и по кубку вина. Вино они выхлебали на месте, а колбасу можно и по дороге дожевать.

— Неплохо, — заметил Орасте, проглотив последний кусок, облизнул пальцы и вытер о юбку.

— Неплохо, — согласился Бембо. — Знают, прощелыги, что жандарма нужно подмазать, покуда он тебя самого не навазелинил.

Так велись дела в Трикарико. А фортвежцы вдобавок жили при оккупационной власти. Если они не станут ублажать Бембо и его товарищей, альгарвейцы могут обойтись с ослушниками куда суровей, чем с жителями родной страны.

Орасте ткнул пальцем в сторону плаката, который патрульные только что миновали.

— А это тебе как?

На плакате бородатые фортвежцы в долгополых кафтанах маршировали бок о бок с усатыми или гладко выбритыми альгарвейцами в мундирах. Прочесть на фортвежском хоть слово Бембо не смог бы даже ради спасения жизни, но о бригаде Плегмунда был и без того наслышан.

— Если эти уроды мечтают пострелять по ункерам, — ответил он, пожав плечами, — вот и славно. А если ункеры вместо наших парней спалят сотню-другую фортвежцев — тоже неплохо.

— А если фортвежцы вздумают спалить сотню-другую наших? — поинтересовался Орасте: для него это была настоящая речь.

— Тогда мы их раздавим, — ответил Бембо: он любил простые ответы.

— Хотя это навряд ли, — добавил жандарм минуту спустя. — Нас фортвежцы не больно любят, но и Свеммеля — тоже. Правда, я вот так с ходу и не скажу, кому придет в голову любить Свеммеля, а ты?

— В здравом уме — никому. — Орасте рассмеялся — скорее над своей шуткой, чем над репликой товарища, — и еще через пару шагов хмыкнул: — Кроме того, мы вычистим отсюда кауниан. Пускай скажут спасибо, шлюхины дети.

Мимо жандармов проскакали на запад, к далекому фронту, кавалеристы на единорогах. Некоторые, хотя далеко не все, бойцы накинули поверх песочно-желтых мундиров белые плащи. В начале войны с Ункерлантом никому в Альгарве в голову не могло прийти, что бои затянутся до осени, не говоря о том, что до весны. Белые — куда белей износившихся накидок — шкуры единорогов усеяны были пятнами серой и бурой краски, чтобы скакуны не так выделялись на тающем снегу.

— Шикарная у вас работенка! — посмеялся один кавалерист, проезжая рядом с Бембо и Орасте. — Со мной поменяться не хотите?

Толстяк покачал головой.

— Только не я! — ответил он. — Жопой конской меня называли, было дело, но чтобы я по доброй воле в единорожьи жопы подался… силы горние!

Орасте фыркнул. Кавалерист — тоже. Он отъехал; упряжь позвякивала на каждом шагу.

— Я бы не прочь избавить мир от пары ункеров, — пророкотал Орасте.

Бембо снова пожал плечами. Отправиться на фронт — может, и героично, но ункерам слишком просто будет избавить мир от самого жандарма. Вслух толстяк ничего не сказал; если Орасте не в силах додуматься до этого сам, значит, он еще тупей, чем Бембо о нем думал.