Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается

— А какие будут предложения? — отозвался жандарм.

Когда они с Орасте выходили из парадного, в потяжелевших поясных кошелях у обоих приятно позвякивало. А если чародей-надомник и его неудачливая клиентка окажутся недовольны методами работы альгарвейской жандармерии, Бембо на это было глубоко наплевать. В конце концов, он на этом неплохо заработал.

Пристроив топор на плече, Гаривальд шагал черед заснеженное поле в сторону леса за зоссенской околицей. Очень скоро снег начнет таять. Потом промерзшая земля превратится в кисель, а еще поздней — высохнет, и можно будет начать пахоту и весенний сев. Ну а покуда печь приходилось топить.

Смотрел он не под ноги, а в сторону огорода старосты. Там лежал приписанный к деревне Зоссен хрустальный шар. Гаривальд сам помогал старосте Ваддо закапывать колдовской инструмент. Если об этом прознают альгарвейские оккупанты, Гаривальда самого закопают. И перепрятать проклятый шар было никак невозможно, потому что выкапывать его пришлось бы тайком — а как? Только и оставалось, что попусту себя изводить.

— Можно подумать, мне изводиться не с чего, — пробурчал он себе под нос.

Да и все равно хрусталик работать не будет. Без кровавой жертвы на лишенных природной магической силы задворках герцогства Грельц никакие колдовские приспособления не действовали. Но прежде шар соединял Зоссен с Котбусом — а значит, и теперь мог бы соединить Гаривальда со столицей и с самим конунгом Свеммелем. Крестьянин понимал, что сделают с такой связью захватчики: покончат с нею и с самим Гаривальдом.

Среди деревьев крестьянин вздохнул свободнее. Отсюда огородов видно не было, а с глаз долой, как известно, — из сердца вон. Да и не увидят его рыжики в лесу, даже если захотят. Это обнадеживало.

Поначалу особенно орудовать топором не приходилось. Под весом снежных шапок обламывались даже толстые ветки, стоило древесине дать хоть малую слабину. Оставалось только пообрубать сучки и добавлять хворост в вязанку за спиной. Гаривальд нашел несколько славных дубовых и ясеневых сучьев — в печи они будут гореть долго и жарко.

Крестьянин как раз стесывал мелкие веточки с одного такого сука, когда что-то заставило его обернуться резко и вскинуть топор. Гаривальд сам не мог бы сказать, что предупредило его: он не один. Но таинственное чувство не обмануло его.

Леса вокруг кишели разбойниками и бандитами — во всяком случае, так называли альгарвейцы ункерлантских солдат, что не сдавались в плен, даже оказавшись в глубоком тылу армии Мезенцио. Некоторые действительно превращались в настоящих негодяев, другие продолжали сражаться с рыжиками. Поначалу Гаривальд подумал, что вышедший из лесу незнакомец — из последних. Но солдат — а это был, несомненно, солдат — показался ему слишком чистым и подтянутым для партизана. Кроме того, такую белую накидку с капюшоном крестьянин видел в первый раз. Слишком тонкая, чтобы согреть в зимнюю стужу, годилась она только для маскировки…

И тут до него дошло.

— Ты настоящий солдат! — выпалил Гаривальд.

Незнакомец в белом ухмыльнулся.

— Ну да, — ответил он. — А ты кто, приятель? И если уж на то пошло — из какой деревни?

— Из Зоссена, — ответил Гаривальд, указывая за спину, и с надеждой поинтересовался: — Скоро мы вышвырнем рыжиков из здешних краев?

К разочарованию его, солдат покачал головой.

— Не повезло тебе, мужик. Я просочился им в тыл, чтобы разведку провести, вот и все. Большой в твоей деревне гарнизон стоит?

— Всего одно отделение, — ответил Гаривальд. — С самого начала оккупации стоят. Но мимоходом у нас много ихней солдатни перебывало — в последнее время рота за ротой на запад уходят.

— Вот это скверно! — Солдат мрачно скривился. — Надеялись, что у них резервы подойдут к концу и мы сможем их раздавить и вышвырнуть до конца холодов.

— Силы горние помоги вам в этом! — воскликнул Гаривальд. — Чтобы рыжики мерзли, словно раздеты! Чтобы к лету была их песенка спета!

В последнее время он все чаще и чаще замечал за собой, что думает стихами, а порой и разговаривать начинал в рифму.

— Ну, приятель, должен сказать: особенно не надейся, — промолвил солдат в белой накидке. — Проклятые альгарвейцы подались, но не сдались, как мы рассчитывали. Придется здорово потрудиться, прежде чем мы от них избавимся.

— Жалко, — заключил Гаривальд, хотя ни на что другое, по правде, и не рассчитывал.

— А ты, выходит, тот самый песенник? — спросил солдат. — Наслышан о тебе.

— Да ну? — Гаривальд не знал, что и думать. Жизнь, прожитая в захолустной деревне, учила его, что привлекать к себе внимание опасно. Но если никто не услышит его песен, если никто не станет их петь — зачем тогда жить?

— Ну да, — отозвался солдат. — А ты думаешь, отчего я забрался так далеко на восток? О тебе наслышался, вот почему. Офицеры говорят — сочиняй и дальше. Твои песни в бою против Альгарве стоят полка солдат.

Сердце Гаривальда затрепетало от непривычной гордости.

— Полка солдат, — повторил он вполголоса. — Мои песни стоят полка солдат?

Об этом ему тоже захотелось сложить песню, хотя петь ее придется разве что про себя — другие только посмеются. Даже Аннора.

— Ну, пойду я, — промолвил солдат, оборачиваясь к лесу. — Посмотрим, сумею ли по обратной дороге миновать патрули рыжиков. Вряд ли будет трудно: они до сих пор не научились по снегу ходить.

И он двинулся прочь, скользя на снегоступах так ловко, будто с ними родился.

— Стоят полка солдат, — вновь повторил Гаривальд.

И тут же пожалел, что солдат в белой накидке явился в Зоссен ради встречи с ним. Если ункерлантский разведчик знал, где живет крестьянин-миннезингер, долго ли будет это выяснить альгарвейцам?

Он затянул потуже вязанку хвороста и, согнувшись под ее весом, поковылял обратно к деревне. На окраине Зоссена крестьянин столкнулся с тем, кого меньше всего хотел бы сейчас видеть, — и как назло Ваддо его тоже заметил: заметил, замахал руками и, тяжело опираясь на палку, поковылял навстречу.

— Привет, Гаривальд! — воскликнул староста так радостно, словно они не виделись лет десять.

— Привет, — осторожно отозвался тот.

Закопанный в огороде хрусталик повязал их со старостой, но никакой радости это Гаривальду не приносило. Он не доверял Ваддо; староста служил в Зоссене наместником конунга Свеммеля, и всегда пресмыкался перед инспекторами и печатниками, когда те заезжали в деревню.

Конечно, альгарвейцы презирали и изводили старосту именно по этой причине. Из других краев герцогства доходили слухи о старостах, пошедших на виселицу за то, что не угодили оккупантам. Гаривальду не особенно хотелось увидеть, как Ваддо корчится в петле, но, с другой стороны, ему только сейчас пришло в голову, что староста всегда поддерживал жалкую свою власть, подличая перед властями предержащими. Если он решит, что гнуть спину перед ставленником рыжиков, королем Раньеро, выгодней, чем перед конунгом Свеммелем, — как ему проще всего будет выгородить себя перед оккупантами?