Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается

— Не думаю, что он это всерьез говорил, — пробормотал Хестан. — Надеюсь, по крайней мере.

Леофсиг был убежден, что двоюродный брат всерьез обдумывал идею выдать кузена оккупационным властям, но промолчал. В конце концов, Сидрок так и не пошел не предательство. А вскоре он отправится в далекий Ункерлант. Там у него будут более насущные заботы.

На кухню зашел дядя Хенгист. Он был младшим из братьев и вдобавок более симпатичным. Но сейчас он выглядел бесконечно измотанным и старым.

— Он ушел, — проговорил Хенгист, будто и сейчас не мог в это поверить. — Просто взял и вышел из дому. Он ушел.

— Да, — проронил Хестан.

Леофсиг поспешно потащил прочь таз с грязной водой, чтобы дядя Хенгист случайно не глянул ему в лицо. Как он верно заметил, о том, что Сидрок ушел из дому, знал уже весь квартал.

— Кто бы мог подумать, что он захочет воевать на стороне альгарвейцев? — пробормотал Хенгист, хотя Сидрок талдычил об этом уже несколько месяцев.

Кроме того, сам Хенгист в свое время говаривал о рыжиках такое, что у Леофсига скулы сводило.

— Так, дядя, ты уже не думаешь, что альгарвейцы — наше будущее?

Отец бросил на него холодный взгляд, без слов призывая к молчанию.

— Если и так, — ответил Хенгист, помрачнев, — это не повод за них воевать. У них своих солдат хватает.

«На елку влезть и рыбку съесть», — хотелось ответить Леофсигу. Остановил его предостерегающий взгляд отца. А кроме того, юноша вспомнил, что Хестан, как и Сидрок, знал, что племянник его бежал из лагеря для военнопленных. Он не осмеливался доводить дядю до белого каления, поскольку не мог ему до конца доверять.

— Пусть силы горние уберегут мальчика, Хенгист, — промолвил отец.

— Мальчишку! — взорвался тот. — Но он же уверен, что уже взрослый мужчина! И как его в этом разубедить?

— Научится, — ответил Хестан. — Ты научился. Я научился. Леофсиг вон научился. Будем только надеяться, что он не слишком дорого заплатит за уроки.

— Тебе легко говорить, — пробурчал дядя.

— Нет, — ответил отец Леофсига. — Мой сын служил в армии, в фортвежской армии, — не удержавшись, кольнул он брата, и тот поджал губы. — Другой мой сын пропал. И кто скажет, что с ним сейчас? Никто в Громхеорте не знает, куда подевался Эалстан. Как сквозь землю провалился.

— Я так и не разобрался, Хестан, что случилось в тот день, когда он пропал, а Сидрок ударился головой, — заметил Хенгист. — Если бы я знал точно — возможно, нам было бы о чем еще поговорить.

Он развернулся и вышел из кухни.

— Пожалуй, он будет еще опасней Сидрока, — в смятении пробормотал Леофсиг, когда дядя скрылся в коридоре.

— Не думаю, — ответил Хестан и вздохнул. — Надеюсь, что нет. У него сейчас другие заботы на уме.

— Теперь, когда Сидрок ушел, ему бы, может, лучше подыскать себе дом?

— Думаешь? — с искренним недоумением спросил отец. — Я всегда полагал, что лучше ему оставаться здесь, под приглядом, чем сидеть одному в мрачных раздумьях. Или я не прав?

Леофсиг призадумался.

— Прав, пожалуй. Нехорошо, конечно, но ты прав.

— Ты там уже оделся? — окликнула Конберга из прихожей. — Если да, нам с мамой на стол накрывать пора.

— Заходи, — отозвался юноша. — Я лучше буду жевать, чем вздорить.

Отец приподнял бровь и серьезно кивнул.

Впервые с тех пор, как брошенное альгарвейским драконом ядро убило Эфориель, Корнелю вернулся в родную стихию: верхом на левиафане он мчался по волнам, чтобы нести погибель войскам короля Мезенцио. До стандартов сибианского военно-морского флота дрессированный лагоанцами зверь недотягивал, но самка была еще молода и, как успел заметить ее седок, поддавалась обучению.

Правду сказать, ныне Корнелю патрулировал воды близ побережья Валмиеры, а не более узкий пролив, отделявший архипелаг Сибиу от Дерлавайского континента. Собственная его держава оставалась во власти альгарвейцев. Силы горние, жена Корнелю оставалась во власти альгарвейцев. Но подводник не сдавался.

Он похлопал левиафана по спине — система сигналов, принятая на лагоанском флоте, мало отличалась от привычной ему. Чудовище покорно вытянуло над водою переднюю часть змеевидного туловища, подняв Корнелю над волнами, чтобы наездник смог оглядеться получше. Если альгарвейский корабль проскользит над становой жилой незамеченным, едва ли подводник сумеет потопить его.

Но даже в самой дальней дали не было видно ничего, кроме неба и моря. Корнелю вновь шлепнул зверя по спине, и левиафан вновь нырнул. Мышцы шустро ходили под толстой шкурой — должно быть, животное полагало команды седока частью веселой игры. Подводник не обижался. Пусть играет, лишь бы альгарвейцев не упустить. Морякам Мезенцио игра придется не по вкусу, а Корнелю будет только счастлив отправить их на дно морское.

— Вот-вот, — пробормотал он себе под нос. — Вроде бы мы плывем вдоль становой жилы, но проверить не мешает.

Поясной кошель его, как и облегающий комбинезон, скроен был из прорезиненной ткани. Из кармана на поясе подводник вытащил оправленный в бронзу пустотелый стеклянный шар. Внутри инструмента колыхались на подвесках два листка тончайшей золотой фольги. Сейчас они висели порознь, как разведенные ладони.

Корнелю довольно хмыкнул. Листочки отталкивались друг от друга в присутствии рассеянной магической энергии — а единственным источником волшебства посреди океана были становые жилы, проходившие равно по морю и суше. Если подводник задержится здесь достаточно долго, мимо обязательно проплывет корабль.

Но что в данном случае означает «достаточно», Корнелю понятия не имел. Кроме того, жгучая ненависть не позволяла ему пассивно ожидать удачи. Он жаждал кровавой охоты. Он был волком, идущим по следу, а не пауком, что сидит в своей сети, ожидая, пока пролетающая мимо бабочка по неосторожности не станет его пропитанием.

Подводник покрутил инструмент в руках, наблюдая, как трепещут золотые листочки: располагаясь параллельно становой жиле, они расходились шире, чем повернутые перпендикулярно к ней. Как и предполагал Корнелю, линия, на которой расположились он и его левиафан, проходила с северо-востока на юго-запад. Моряк без колебаний направил своего зверя вдаль, к берегу оккупированной альгарвейцами Валмиеры и самого Альгарве.

— В улей не залезешь — меду не видать, — наставлял он левиафана.

Разговаривать с новым животным было не так интересно, как с Эфориелью. С прежним левиафаном подводник делился всеми своими горестями, с новым же до сих пор испытывал определенное стеснение. И тем более не мог решить, много ли понимает зверь из его слов — в конце концов, чудовище привыкло к лагоанской речи, а не к языку Сибиу. Корнелю сам понимал, что волнуется из-за пустяков, но ничего не мог с собою поделать.