Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается

— Этак они вовсе в грязи утопнут, — заметил Тразоне.

Один из увязших бегемотов, очевидно, подумал так же — зверь поднял башку и громко, испуганно взревел. Ноги-столбы взбивали грязь, но все попытки освободиться приводили к тому, что зверь вязнул еще глубже.

— Ну, лапочка моя, лапочка…

Один из погонщиков ковылял по грязи вокруг чудовища, пытаясь, как мог, успокоить зверя. Теальдо не поменялся бы с ним местами за все сокровища мира. Экипажи бегемотов уже сделали все, что могли, чтобы облегчить груз, сняли не только ядрометы и станковые жезлы, но даже кольчужные попоны, но, сколько мог судить солдат, это не помогло.

Через поле проскакал отряд кавалерии: земля, не перемешанная с дождевой водой тяжкой поступью бегемотов, держала их вес лучше, чем предполагаемая дорога. Команда головного бегемота натянула на своего зверя канатную петлю, всадники перепрягли коней в упряжку.

— Как думаешь, вытащат? — полюбопытствовал Теальдо.

— Если нет, замучаются зазря, — ответил Тразоне.

Теальдо понятия не имел, каким образом полагается вытаскивать бегемота из болота при помощи веревочной петли и палки, но экипажи гигантских чудовищ взялись за дело деловито и обыденно, словно занятие было для них совершенно житейское — будто костер разводили.

— Взялись! — крикнул погонщик кавалеристам.

Кони рвались из упряжи, но туша чудовища не сдвинулась ни на шаг.

— Взялись!

Вторая попытка тоже успехом не увенчалась. Погонщик в отчаянии всплеснул руками. Потом взгляд его упал на ковыляющую мимо роту капитана Галафроне.

— Не пособите, парни? — спросил — верней сказать, взмолился он.

Если бы погонщик попытался распоряжаться подчиненными капитана, Галафроне, без сомнения, послал бы его к силам преисподним. А так капитан промолвил только: «Да придется», — и приказал браться за канаты.

Когда к усилиям упряжных коней прибавились потуги доброй роты пехотинцев, туша бегемота начала понемногу подниматься из вязкой грязи. Экипажи от восторга до хрипоты доорались, после чего сняли с головного бегемота петлю и намотали канат на следующего, чтобы вытащить и его.

На то, чтобы высвободить из грязи всех шестерых зверей, ушел весь день. К тому времени, когда прохудившееся небо потемнело, Теальдо устал больше, чем после самой страшной битвы. Сил не хватило даже поесть. Солдат закутался в одеяло, отполз подальше от обочины и заснул как убитый.

На рассвете следующего дня его подняли дружеским пинком. Где-то посреди ночи роту нагнала полевая кухня; Теальдо умял два котелка жидкой ячневой каши, в которой плавали кусочки не пойми чьего мяса. В прежние деньки он воротил бы нос от подобной простецкой пищи. Сейчас каша возвратила его к жизни. К долгому маршу на запад солдат вернулся с большим воодушевлением, чем мог подумать до завтрака.

— Опоздаем мы в Таннроду, — раздраженно бурчал Галафроне. — Силы горние, да мы уже опоздали!

Когда они достигли городка, оказалось, что и торопиться не стоило. Должно быть, ункерлантцы оборонялись здесь особенно упорно: будто великан запалил посреди города костер, а потом решил его затоптать. Полевой жандарм поинтересовался у Галафроне, к какому полку тот приписан, и, получив ответ, спокойно кивнул занервничавшему капитану.

— Ваша рота пришла третьей из всего полка — из-за этой мерзкой погоды сбился весь график. Дальше вам по дороге на северо-запад — вон туда. Ункерлантцы, чтоб им провалиться, затеяли очередную контратаку.

— Нам же вроде твердили, что у конунга Свеммеля уже должны подойти к концу все резервы, — пробормотал Теальдо, когда рота заковыляла дальше по размытому проселку туда, где их товарищи сдерживали напор ункеров.

— Ты ведь не первый день в армии, — ответил Тразоне. — А до сих пор всяким сказкам веришь.

Теальдо поразмыслил над его словами, хмыкнул про себя, молча кивнул и потащился дальше.

Усталый, как всегда после работы, Леофсиг шагал домой по улочкам Громхеорта. Шагал осторожно — после недавнего ливня мостовая еще не высохла, и каблуки скользили по булыжнику. Сам юноша тоже попал под дождь, а значит, возвращался с работы не таким грязным, как обычно. Мысль заглянуть в баню его все равно посетила, но тут же ушла. Чем быстрее он доберется до дому, тем быстрее сможет поужинать и завалиться спать. С тех пор, как началась война, чистым ходить ему случалось редко.

Леофсиг одолел больше полдороги до дому, прежде чем обратил внимание на расклеенные по заборам, стенам и столбам незнакомые плакаты. Альгарвейские, конечно — фортвежцам, вздумавшим налепить на изгородь хоть один, полагалась смертная казнь, а каунианам — вообще страшно подумать что. Но изображен на них был отчего-то не альгарвеец, а суровый, брылястый лик короля Плегмунда, предположительно величайшего из фортвежских правителей, а ниже — шеренги солдат, вооруженных мечами и луками и одетых по моде четырехсотлетней давности.

«ПЛЕГМУНД ГРОМИЛ УНКЕРЛАНТЦЕВ, — гласила надпись под рисунком. — МОЖЕШЬ ИХ ГРОМИТЬ И ТЫ! ВСТУПАЙТЕ В БРИГАДУ ПЛЕГМУНДА! ПОГИБЕЛЬ ВАРВАРАМ!» Еще ниже мелким шрифтом указан был адрес вербовочного пункта и предупреждение: «Кауниане в бригаду не принимаются».

Леофсиг фыркнул. Ему трудно было представить, чтобы какой-то каунианин пожелал вступить в бригаду под командованием тех самых людей, что намеревались втоптать в грязь все светловолосое племя. Собственно говоря, ему трудно было представить, чтобы какой-то фортвежец согласился воевать под альгарвейским знаменем. Ну кто бы в здравом уме пошел на такое? Разве что отпетый негодяй, чтобы скрыться от жандармов. Так пусть альгарвейцы попробуют вылепить солдат из таких вот новобранцев!

Из подворотни навстречу юноше шагнула каунианка одних с ним лет.

— Не хочешь переспать со мной? — спросила она, с трудом изображая похотливое томление. Штаны и блузка обтягивали ее тело так плотно, что казались нарисованными на коже.

Леофсиг покачал головой и уже хотел пройти мимо, когда к ужасу своему осознал, что они знакомы.

— Долдасаи! — выпалил он. — Мой отец вел для твоего бухгалтерию.

Юноша тут же пожалел, что не прикусил язык. Обоим было бы спокойней сделать вид, что незнакомы, и разойтись. Но уже поздно — девушка опустила голову, тоже, верно, пожалев, что Леофсиг не заткнулся вовремя.

— Ты видишь мой позор, — промолвила она; если она и вспомнила, как зовут молодого человека, то обращаться по имени не пожелала. — Ты видишь позор моего племени.

— Мне… очень жаль, — пробормотал Леофсиг. Это была правда — вот только проку от нее было немного.

— Знаешь, что самое страшное? — прошептала Долдасаи. — Самое страшное — что ты все равно можешь переспать со мной, если заплатишь. Мне нужны деньги. Моей семье нужно пропитание, а заработать его другим способом альгарвейцы нам не дозволяют.