Гарри Тёртлдав - Тьма сгущается

Послом Янины в Зувейзе служил толстенький лысый человечек с самыми волосатыми ушами, какие только видывал Хадджадж. Звали его Искакис. Супруга, моложе посла почти вдвое, висела у него на руке; ее точеное личико носило выражение постоянного недовольства. Хадджадж знал — хотя не был уверен, что посольской супруге об этом тоже известно, — что Искакис предпочитает мальчиков. Выдать девушку столь прелестную за мужчину подобных вкусов казалось министру прискорбным расточительством, но тут уже Хадджадж ничего не мог поделать.

Искакис пытался поведать дьёндьёшскому послу, которому едва доставал до груди, о великих победах янинского войска в Ункерланте, но как он сам, так и рослый светлобородый житель дальнего запада владели альгарвейским прескверно. Впрочем, обитатели Дьёндьёша с другого конца Дерлавайского континента могли и не знать, что успехи, расписанные Искакисом, были столь же фантастичны, как формы перфекта, которыми пользовался янинец. Перед альгарвейцами янинский посол хвастаться не пробовал.

К Хадджаджу подошел Хорти, посол Дьёндьёша в Янине, высокий и статный, с посеребренной годами бородищей.

— Вы невеселы, я вижу, ваше превосходительство, — промолвил он на старокаунианском — единственном наречии, которым владели оба собеседника.

По губам министра скользнула усмешка при мысли о том, что звуки каунианской речи прозвучат в стенах альгарвейского посольства, но и эта мысль залегла в ожидании своей очереди.

— Слишком много я повидал подобных приемов, чтобы еще один порадовал меня, — ответил он. — Это вино прекрасно.

— А-а… Правда? Понимаю. Я не так много видел приемов, как вы, сударь, — почтенны ваши годы — но вполне довольно. — Хорти указал на бокал: — Вы так высоко цените сей напиток?

— О да, — не без насмешки на собою улыбнулся Хадджадж. — Но делается оно из плодов моей страны, — к досаде своей он обнаружил, что не знает, как по-старокауниански зовутся финики, — а не из винограда, и не всем по вкусу.

— Я испробую, — объявил Хорти таким тоном, словно Хадджадж усомнился в его мужестве. Дьёндьёшский посол отошел к стойке и вернулся с бокалом золотого вина из Шамийи.

— Пусть звезды даруют вам здоровья и долгих лет, — промолвил он, поднимая бокал. Сделав глоток, он задумался, потом отпил еще и наконец вынес вердикт: — Я бы не желал перейти исключительно на сей напиток, но для разнообразия — весьма недурно.

— Большинство зувейзин говорят то же самое о виноградных винах, — отозвался Хадджадж. — Что же до меня, то я скорей соглашусь с вами.

— Маркиз Балястро — добрый хозяин: всякому гостю предложит угощение по его вкусу. — Хорти склонился к уху Хадджаджа и понизил голос: — Если бы еще он предложил нам победу.

— Приглашения были разосланы заранее, — ответил Хаджжадж негромко. — Возможно, посол ожидал объявить о победе сегодня. И, правду сказать, Альгарве одержало немало побед над Ункерлантом — как и Дьёндьёш, не будем забывать, ваше превосходительство. — Он поклонился Хорти, не желая наносить оскорбление его державе.

— Наша война с Ункерлантом похожа на все наши войны с Ункерлантом, — откликнулся дьёндьёшский посол, поведя могучими плечами, — неторопливая, тяжелая, скучная. Какой еще она может быть на такой местности? — Он гулко хохотнул. — Зрите ли насмешку судеб, ваше превосходительство? Мы, жители Дьёндьёша, почитаем себя — и по справедливости — прирожденными воинами, однако звезды, поместив нас на крайнем западе Дерлавая, заставили ныне с трудом искать врага, достойного нашего пыла.

Хаджжадж поднял бровь.

— Не сочтите за оскорбление, но, на мой взгляд, это не самая большая проблема для державы.

— Я и не ожидал, что вы поймете. — Хорти отпил еще финикового вина. — Немногим за пределами владений экрекека Арпада дано понять. Альгарвейцы иногда бывают близки, но…

Он помотал лохматой головой.

— Полагаю, в данный момент они столкнулись с обратной проблемою, — отозвался Хадджадж. Теперь уже брови Хорти поползли вверх. — Не кажется ли вам, — пояснил министр, — что Альгарве ввязалось в войну превыше своего пыла, как бы велик он ни был? Поспешу добавить, что пыл наших союзников весьма велик.

— Не сочтите за оскорбление, — ответил Хорти, — но, на мой взгляд, вы ошибаетесь. Или же торопитесь с выводами. Войско короля Мезенцио продолжает продвигаться на запад.

— О да. — Министр исторг вздох более мрачный, чем самая холодная ночь Зувейзы. — Однако благодаря ли своему пылу продвигаются они или же благодаря иным средствам? Подумайте, на каком наречии ведем мы беседу, ваше превосходительство. Насмешка судьбы, сказали вы. Не зрите ли ее и ныне?

— А-а… — протяжно выдохнул Хорти. — Теперь понимаю, к чему вы вели речь. Но это лучше, чем, подобно ункерлантцам, убивать соплеменников.

— Здесь мы расходимся во мнеиях, — вежливо отозвался Хадджадж и отделался от дьёндьёшеского посла так быстро, как только позволяли приличия.

— Тост! — воскликнул маркиз Балястро.

Ему пришлось крикнуть несколько раз, чтобы услышали все. Когда, наконец, наступила тишина, альгарвейский посол поднял бокал:

— За великую победу объединившихся против варварских чудовищ Ункерланта!

Отказаться пить для Хадджаджа значило привлечь излишнее внимание. «Чего только не сделаешь во имя дипломатии», — подумал он, поднося бокал к губам. Он выпил дракоценный напиток залпом. Сладкое, крепкое вино ударило в голову, и Хадджадж сам не заметил, как ноги принесли его через толпу к Балястро.

— Как поживаете, ваше превосходительство? — поинтересовался альгарвеец с широкой, дружеской улыбкой, поблекшей, когда маркиз вгляделся в лицо старика. — Что тревожит вас?

Они с Хадджаджем были друзьями, и оттого министру еще трудней было сказать то, что рвалось с языка. Но он заговорил все равно, лишь понизив голос, чтобы никто, кроме Балястро, не услышал:

— Не выпить ли нам заодно за варварских чудовищ Альгарве?

Пусть с неохотой, но Хадджадж вынужден был отдать Балястро должное — альгарвеец не стал делать вид, будто не понимает намека.

— Ради победы мы готовы на все, — промолвил он. — Кауниане угнетали нас долгие века. Вам приходилось жить в Альгарве, вы знаете это и сами. Зачем же тогда вините нас, а не их?

— Когда ваши армии ворвались в маркизат Ривароли, отторгнутый у вас Валмиерой — несправедливо, на мой взгляд, — в Шестилетнюю войну, разве стали ваши враги приносить в жертву альгарвейцев, чтобы добытой колдовской силою преградить вам дорогу? — спросил Хадджадж и сам же ответил: — Нет. Хотя могли, признайте.

— То, что творили они с нами в прежние годы, хуже всякой резни, — парировал Балястро. — Век за веком мы сражались друг с другом, точно каунианские марионетки. Пусть другие стенают и скорбят, ваше превосходительство. Я не вижу за собою вины. — Он выпятил грудь и состроил грозную мину.