Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

Когда Ванаи заглянула в дедов кабинет, Бривибас раздраженно глянул на нее.

— Кто бы там ни барабанил в дверь, — промолвил он, — надеюсь, ты напустила ему блох в уши. Составлять черновик научной работы на фортвежском достаточно тяжело и без лишних помех.

— Дедушка… — Ванаи набрала воздуха в грудь и с некоторым удовольствием огорошила деда: — Дедушка, с вами желает говорить альгарвеец, майор по имени Спинелло, касательно ойнгестунских древностей.

У Бривибаса отвисла челюсть. Он вернул ее на место и попробовал заговорить:

— А… альгарвеец? Майор? — Каждое слово, судя по всему, требовало особенного усилия. — И что же мне делать? — пробормотал старик себе под нос. Ответ, впрочем, был очевиден даже для кабинетного ученого. Бривибас поднялся с кресла. — Тогда мне, наверное, следует с ним встретиться?

Он последовал за Ванаи в коридор, ведущий к дверям. Спинелло разглядывал терракотовый барельеф, изображавший шорника за работой.

— Превосходная копия, — заметил он, раскланявшись с Бривибасом и в очередной раз — с Ванаи. — Я видел оригинал в музее города Трапани.

Ванаи была ошарашена тем, что гость не только признал малоизвестную находку, но и вспомнил, где она выставлена. Дед ответит только:

— Какая жалость, что она не осталась на месте раскопок.

Спинелло погрозил ему пальцем на манер актера, изображающего альгарвейца на сцене.

— Этот шедевр нашли на раскопках в Ункерланте, сколько мне помнится, — парировал он на безупречном каунианском. — Туземные дикари, скорей всего, разбили бы его спьяну.

— Хм-м… — протянул Бривибас. Ванаи прямо-таки чувствовала, как старик взвешивает две неприязни. В конце концов он резко кивнул. — Возможно, и так. А теперь не будете ли вы столь любезны сообщить, зачем я потребовался майору оккупационной армии?

Спинелло опять поклонился — у Ванаи уже голова начала кружиться.

— Майор, верно, — согласился он. — Я служу своему королю, и служу достойно. Но я также любитель древностей и как таковой стремлюсь припасть к источнику мудрости у ног великого ученого, обитающего, как выяснил я, в ничем более не примечательной деревне, где я обнаружил себя расквартированным.

Девушке показалось, что от лишнего меда и стошнить может. Она ожидала, что дед отправит наглеца прочь — возможно даже, выдрав ему уши. Но Бривибас оказался не более стоек к лести, чем большинство людей.

— В меру своих скромных сил, — пробормотал он, откашлявшись, — стараюсь…

— Вы слишком скромны! — воскликнул Спинелло. Как ни бойко он изъяснялся по-кауниански, но от альгарвейской театральности избавиться не мог. — Ваши исследования керамики Западной Каунианской империи позднего периода первоклассны! Более чем первоклассны! — Он послал историку воздушный поцелуй. — А монография о бронзовых монетах узурпатора Мелбардиса? Опять-таки — работа, которой ученые будут пользоваться и через сто лет. Разве мог я упустить возможность разделить мудрость подобного мастера?

— Кхм! — Бривибас потер шею, словно воротник разом стал ему слишком тесен, и явственно порозовел. Ванаи не могла и упомнить, когда дед краснел в последний раз. Старик снова прокашлялся. — Возможно, нам следует обсудить это в гостиной, а не стоять в проходе. Внучка моя, не будешь так добра налить нам с майором вина? И себе тоже, если пожелаешь.

— Да, дедушка, — бесстрастно отозвалась Ванаи.

Она только рада была сбежать в кухню, хотя каждый выпитый альгарвейским майором стакан не достанется им с дедом.

Когда она вернулась в гостиную, Спинелло расточал украшениям похвалы знатока. Взяв стакан, он широко улыбнулся Ванаи.

— За прекраснейшее из украшений этого дома! — провозгласил он, поднимая стакан в ее честь.

Девушка порадовалась, что не стала пить с мужчинами. И вообще не задержалась в гостиной. Она поспешно сунула стакан деду и скрылась на кухне. Уши ее горели.

На кухне она и осталась: замочила горох и бобы, нарезала лук для скудной похлебки, которой им предстояло ужинать. Не хватало совершенно всего. С тех пор как закончилась война, девушка оставила уже надежду запастись провизией вдоволь. Достаточно было уже и того, что им с дедом удавалось не умереть с голоду.

Над внутренним двориком разносились голоса Спинелло и деда. Слов было не разобрать, но интонация — дело другое. Спинелло говорил оживленно, но он был альгарвеец — чего еще ожидать? А вот дед не был столь бодр уже… Ванаи попыталась вспомнить, вел ли старик себя столь живо на ее памяти, и не смогла.

Казалось, прошла целая вечность, наконец Бривибас проводил Спинелло к дверям и заглянул в кухню. Глаза у него были как плошки.

— Цивилизованный альгарвеец! — воскликнул он. — Кто бы мог представить!

— Кто бы мог представить… — холодно отозвалась Ванаи.

У старика хватило совести смутиться.

— Именно так, — заметил он, невзирая на это, — каким бы странным это не казалось. Он весьма компетентно обсудил со мной множество вопросов древнекаунианской истории и литературы. Особенно, как оказалось, его привлекает история чародейства, и он искал моей помощи в розысках силовых источников, которыми пользовались древние кауниане в здешних краях. Ты, конечно, понимаешь, насколько близко это касается моих собственных исследований?

— Дедушка, он альгарвеец.

Ванаи поставила на огонь котелок с бобами и луком.

— Внучка, он прежде всего ученый. — Бривибас прокашлялся — по-иному, чем в те минуты, когда Спинелло его нахваливал; должно быть вспомнил, какой бранью поливал прежде варварских любомудров. — Он выказывает задатки поистине великолепного историка. Я многому мог бы его научить.

Ванаи молча занялась ужином. Вскоре Бривибасу надоело оправдываться, и старик удалился. К столу он вышел, но трапеза прошла в угрюмом молчании.

Проблемы с майором Спинелло это не решало. Альгарвеец вернулся несколько дней спустя, и не с пустыми руками: он принес бутылку вина, банку соленых оливок и пакет из промасленной бумаги, содержавший пару фунтов ветчины, нарезанной тонкими до прозрачности ломтиками.

— Я знаю, что времена сейчас нелегкие, — объяснил он. — Надеюсь, что смог хоть немного помочь вам. — Он рассмеялся. — Считайте это платой за обучение.

В пропитании они нуждались отчаянно. Ни Бривибас, ни Ванаи не сказали вслух — насколько отчаянно, но Спинелло, должно быть, знал и сам. С той поры он ни разу не явился без подарка: сухофрукты, пара ощипанных голубей, оливковое масло, сахар. В желудке у Ванаи установился покой, какого она не знала давно. В душе…

Ей не так часто приходилось выбираться на улицы Ойнгестуна. Но когда нужда заставляла покинуть дом, она заново выясняла, что соотечественников ей следовало опасаться больше, нежели альгарвейских солдат. Мальчишки кидали в нее грязью. Юноши-ровесники плевали на ее тень. Светловолосые девицы отворачивались. Взрослые попросту делали вид, будто ее не видят.