Гарри Тёртлдав - Тьма надвигается

Некоторое время лозоходец копался в рюкзаке, покуда не извлек то, что искал, — что именно, Иштван смог увидать только тогда, когда чародей застегнул карман из промасленной кожи. Боршош содрал блестящую медную оплетку с рукояти своей рогульки и теперь навивал ее заново из мотка такой же проволоки, но покрывшейся густой патиной.

Поймав недоуменный взгляд Иштвана, он снизошел до объяснений:

— Мне кажется, что позеленевшая проволока увеличит точность измерений. По нескольким причинам — во-первых, ее цвет, подобный цвету морских волн, усиливает как позитивные, так и негативные эффекты закона подобия. А во-вторых, свою окраску она приобрела, будучи выдержанной в морской воде. Это дает проволоке большее сродство с океаном.

— Понятно, — отозвался Иштван более-менее честно. — Но если так, сударь, то почему вы сразу не намотали позеленевшую проволоку?

Глаза Боршоша, зеленые, как медная патина, слегка расширились.

— А ты не дурак, да? — с некоторым удивлением промолвил чародей. — На моем жезле была обычная обмотка, потому что я работал на озерах. А еще потому, что меня, как я уже говорил, перебросили сюда в страшной спешке и я не успел подготовить все, как следует.

«А еще, если меня нюх не подводит, ты надеялся, что и так сойдет». Но этого Иштван вслух не произнес. Единожды испытав терпение Боршоша, он не надеялся, что насмешка сойдет ему с рук дважды.

Чародей снова ткнул рогулькой в сторону обуданских лодчонок и кивнул, будто доказал этим что-то. Потом он снова принялся корябать что-то в блокноте.

— Так я и думал, — пробормотал он себе под нос. — Поправка достаточно велика, чтобы принимать ее во внимание.

— Тогда хорошо, что вы этим занялись, сударь, — заметил Иштван.

Чародей уставился на него, будто только что вспомнив о своем помощнике.

— Чародейское ремесло не то что плотницкое, солдат, — промолвил Боршош. — Если не подгонять приемы, которыми пользуешься, под местность, то и результата не получишь. Мне лично кажется, что от места к месту меняются сами законы волшебства.

— Как так может быть? — изумился Иштван. — Закон есть закон, верно?

Боршош целился своей рогулькой в очередную рыбацкую лодочку и ответил не сразу.

— Плотник работает с предметами, — проговорил он наконец. — А волшебник — с силами, и некоторые силы наделены собственной волей. Если не станешь держать это в уме, то на чародея ты, может, и выучишься, но долго не продержишься. Долго к твоей вдове и в твой клан соболезнования будут приходить — экое с тобой несчастье приключилось…

— Понятно, — снова ответил Иштван.

Понятно ему было, что чародей выставляет свое ремесло более тяжелым и опасным, чем на самом деле. Того же можно было ожидать от плотника или кузнеца. Или от солдата, который хвалится своими подвигами перед шпаками. Иштван-то прекрасно знал, как ужасающе скучна по большей части солдатская жизнь.

Только крестьяне никогда не приукрашивали тяготы своей судьбы. Иштван вырос в деревне и понимал — почему. Что бы ни рассказывал земледелец о своей участи, слова не могли передать, как тяжек его труд.

Боршош уставил рогульку точно на запад.

— Ищете лодки за горизонтом? — спросил Иштван, заметив, что рыбацких суденышек в той стороне не видно.

— Точно. — Голова чародея закачалась вверх-вниз, как рогулька в его руке. — Я ощущаю в той стороне корабли — дальше, чем могу видеть, — но все они движутся так же, как рыбацкие лодки передо мной, так что волноваться из-за низ не стоит. Если бы они направлялись прямо на остров с запада, я бы поднял тревогу.

Иштван указал на кружащего в небесах дракона.

— Они тоже несут стражу, — заметил он.

Недолгое общение с драконами заставляло солдата испытывать определенное сочувствие к летчикам. Он задумался: направили Боршоша на Обуду оттого, что тот может принести пользу, или просто какому-то умнику на большой земле забрела в голову мысль.

— Пускай несут, — согласился лозоходец. — От них своя польза, от меня своя. Они ничего не увидят ночью, а я могу ощутить угрозу в любой час. Когда начнутся зимние бури, днем от драконов тоже будет немного проку. Я могу работать в любую погоду.

— А… — выдавил Иштван, ухитрившись в один звук уложить «Может, от него и правда будет польза». Боршош рассмеялся. Иштван стыдливо потупился — он не думал, что перевод окажется столь очевиден.

— В Соронге, — заметил он, пытаясь загладить вину, — есть одно местечко — я про деревню, а не про холм, — где очень славные девочки. Если хотите, могу показать.

— В первую очередь — долг, — промолвил Боршош сурово, точно был истинным дьёндьёшским воином, а не колдуном, получившим капитанские нашивки, только чтобы командовать простыми солдатами вроде Иштвана. — В первую очередь — долг. А как его исполним…

Пекка нацарапала очередное уравнение. Неотвратимая логика математики делала очевидным следующий шаг еще до того, как чародейка нанесла на бумагу очередную формулу. Она и не стала ее записывать. Вместо этого Пекка глянула в окно на пляшущие на ветру снежные хлопья. Перед мысленным ее взором стоял не очередной шаг пути, а конечная его точка.

— Все сходится, — выдохнула она. — Если докопаться до корней, до самых корней мира, вся магия оказывается единосущна.

Доказать это она не могла. Пока — нет. И не знала даже, сумеет ли отыскать доказательство. Одно дело — понимать, куда ведет цепочка уравнений, и совсем другое — отыскать каждое звено в ней. Даже если путь отыщется, Пекка не могла быть уверена, что в конце его отыщется что-то путное. Волшба, над которой трудился Лейно, была прикладной, практической, определенной; все разработки ее супруга и его товарищей тут же шли в дело.

Но Пекка не могла отделаться от ощущения, что, если ей удастся докопаться до корней в своих теоретических изысканиях, новой моделью бронепопонок для бегемотов результат не ограничится. Чародейка скривила губы. Этого она тоже не могла доказать. А без доказательств все остальное — пустые раздумья.

Пекка осознала внезапно, что зубы ее стучат. Это кое-что доказывало — что она большая дура. Это же надо было так глубоко задуматься над вопросами теории волшебства, чтобы замерзнуть мало не до смерти! Поднявшись, она набрала в совок угля и заново разожгла печку в углу кабинета.

Комната едва успела прогреться чуть-чуть, когда в дверь постучали. Грубо возвращенная к реальности, Пекка хлопнула себя ладонью по лбу.

— Лейно меня убьет! — воскликнула она, вскакивая на ноги.

И действительно, ее муж стоял за дверью. Бить жену Лейно не стал — такое поведение пристало бы ункерлантцу или альгарвейцу (хотя последний, без сомнения, наденет перчатки, прежде чем бить женщину), — ограничившись куусаманским аналогом — суровым взглядом.