Алексей Федоров - Экзамен судьбы

С другой стороны — из-за этой прогулки я чуть было не отправился на встречу с покойной мамой и остальной родней, давно переселившейся в тонкий мир. А меня что-то не тянуло проверять — на самом ли деле тот свет лучше этого; нет, конечно, все там будем — но спешить попросту глупо. Я ведь, можно сказать, только-только новую жизнь начал, женился…

Улицы были запружены нарядно одетой толпой, текущей, как река в каменных берегах, по направлению к центральной площади. Течение несло в себе кареты извозчиков, украшенные желтыми гребнями — на лицах возниц читалось глухое раздражение, но увеличить скорость они не могли. На перекрестках в общую реку вливались небольшие рукава — и скорость движения вовсе падала. Возле стены здания на перекрестке жалась к стене парочка конных стражников, внимательно высматривающих в толпе карманников, лиц, находящихся в королевском розыске — ну и прочих, чье присутствие на площади не приветствовалось бы.

Толпа двигалась слишком медленно даже для нас, пеших; отец дернул меня за рукав и стал пробираться к краю улицы. Я облегченно перевел дух — действительно, за домом на углу начиналась "короткая" дорога.

Наконец, течение выпустило нас. Мы свернули в переулок — почти безлюдный, мрачное сырое ущелье… Брр…

А ведь как-то люди еще жить здесь умудряются! Вроде — центр города, но словечко "трущобы" сюда подходило как нельзя лучше. Мы обошли мусорную кучу, раскинувшуюся на пол-улицы, в помойке шуршали крысы, тяжело гудели раскормленные зеленые мухи, копалось какое-то человекоподобное существо, грязное настолько, что даже цвет кожи нельзя было разобрать. В полусотне шагов — моему удивлению не было предела — через улицу протянулись веревки, на которых сушились чьи-то застиранные до потери цвета простыни. Они не боятся, что белье пропитается запахом? Впрочем, здесь удушливым запахом нечистот пропахли и дома, и, наверное, сами жильцы — настолько, что уже не замечают собственной вони. Я боролся с тошнотой, на отца же, казалось, все это не произвело ни малейшего впечатления — он на своих войнах и не такого насмотрелся. Шел как ни в чем не бывало, рассказывал какую-то историю из своей юности, прошедшей в стенах универа…

— Витар! — я даже подпрыгнул от этого громкого шепота. Никак не ожидал, что в этой клоаке найдется хоть кто-нибудь из моих знакомых — и вот на тебе! Я впился взглядом в выглядывающего из подворотни человека, пытаясь узнать…

Честно, получилось далеко не сразу. Одежда на нем была порвана, перепачкана чем-то, очень похожим на запекшуюся кровь; разбитые губы открывали чересчур красные десны, утыканные острыми осколками зубов. Один глаз оборванца заплыл — в центре багрового с черным фингала едва просматривалась масляно блестящая щелочка; вместо второго — только сочащийся гноем отек; словно глаз вырвали. Хоть бы веко не открывал!..

Все это я рассмотрел за какие-то доли секунды — оборванец, убедившись, что я заметил его, шмыгнул обратно в подворотню. И вдруг я понял, глаз вырвали совсем недавно, поэтому лицо такое отекшее. Действительно, в последний раз я видел Глима три дня назад — и он был полностью здоров.

Вот черт!!! Конкурс на сообразительность — кто и за что сделал с ним это? Спорю на что угодно — это сделали из-за меня. Дружки тех контрабандистов, которые сложили головы в Горьком лесу после того, как не очень вежливо обошлись со мной.

— Пап… Ты иди, я сейчас догоню.

— Что случилось?

— Да ничего не случилось, пап. Я отойду на минутку…

— А! — отец понимающе улыбнулся. — Ну отойди. Ладно, догонишь. Не буду над душой стоять. Совсем вы, молодежь, слабые стали! Жрете что попало по забегаловкам, а потом… — я уже не слушал, нырнул во мрак подворотни.

— Глим! Ты где!

— Здесь! — голос, незнакомый и уверенный, прозвучал за моей спиной. Я обернулся…

В глазах расцвели гроздья салюта, а камень мостовой вдруг больно ударил в затылок.

Я, наверное, отрубился, потому что следующим ощущением был уже порог, через который перепрыгнули мои пятки — меня тащили как мешок, ухватив за руки. Невидимые "носильщики" бросили меня на каменный пол, но я все же уже достаточно очухался, чтобы придержать голову, оберегая от удара. Одним движением оказался на ногах, спиной к стене — ну, твари, сейчас научу вас, как нужно обращаться с магами!..

Их было пятеро, включая скулящего в уголке Глима. Двое мордоворотов, каждый из которых казался вдвое шире меня, сухощавый человечек, одетый неброско — но недешево…

И — маг. Он тоже был одет в гражданское, однако от него шла такая мощь, что я только руки опустил — это не договорная дуэль с отцом невесты, здесь меня раскатают в тонкий-тонкий блин, свернут в трубку и порежут ломтиками, прежде чем я хоть что-то сумею сделать. Хаос? Если только против него нет контрзаклятия, да и применять его в подвале — а, судя по всему, мы находились в подвале, — мягко скажем, неумно.

Вот теперь я влип по-настоящему. Сердце ухнуло в пятки, мне довольно сильно захотелось в туалет.

— Ух ты, какие мы прыткие! — В голосе Сухопарого, так я его про себя окрестил, звучала ничем не прикрытая издевка. — Скачет, как козел горный. Да, козел?

Я промолчал. Не самое лучшее время, чтобы блистать остроумием… Хотя, мне уже пофиг, живым меня никто отсюда не выпустит. Меня все равно убьют, раньше или позже, и, судя по всему — раньше. И что, утереться и умереть, дяденек порадовать? Нет уж, приглашаю с собой! Вы потешьтесь пока, в остроумии поупражняйтесь — только кастовать не мешайте. Меня такая злость разобрала, что мордовороты даже отступили на полшага под моим взглядом.

— Эй, молодой — интересный!.. — подал голос маг. — Ну вот пыжиться не надо, а?

— Что, колдует? — спросил Сухопарый.

— Пытается, — пожал плечами маг.

— Ребята, объясните ему… Только — не насмерть, мы еще побеседуем потом.

Ребята пошли ко мне уже без опаски. Я судорожно попытался швырнуть в них шаровую молнию… С пальцев сорвались только немощные искорки. "Черт, я пустой!!!" — это было все, что я успел подумать, перед тем, как меня накрыл кровавый туман, сочащийся обжигающей ледяной болью.

В себя я пришел от того, что на меня выплеснули ведро холодной воды. Я все еще был у стены — вот только не стоял, а лежал, не в силах пошевелиться. Даже не пытался глубоко дышать — малейшее движение причиняло такие страдания, что разум отключался. Языку было как-то не по хорошему свободно во рту — я, наконец, сообразил, что мне, как и Глиму, помогли сэкономить на услугах зубодера. А когда шевельнул челюстью, оказалось, что и она сломана, в комплект к носу. Ублюдки! Глаза все же раскрылись, оба целы — и то хлеб…

Я, кажется, понял, почему Глим в таком состоянии. Вовсе не потому, что защищал меня до упора — эти ребята сначала прессуют, потом спрашивают.