Олеся Андреева - Люди без Планеты

Мне, как первопроходцу, предоставили право набора группы для доставки людей на Римпву. И я с рвением принялся за это дело. Тогда и появился Ромо. Он был один из еще пятерых членов моего отряда. Но нас объединяли идентичные переживания. Именно они когда-то сделали нас друзьями. Дни, проведенные на Земле, были наполнены для нас ощущением счастья. На Римпве мы больше не могли испытывать эмоций, все они выкачивались. Поэтому нас тянуло на Землю. К музыке. К картинам. К синематографу. К счастливым людям. Даже просто наблюдать за ними доставляло удовольствие. Не верилось, что можно жить полной жизнью. И за это мы их ненавидели. И получали удовольствие от их смерти, от их крови. До поры.

Потребности росли. Возникла необходимость расширить группу. Уже через пятьдесят лет подобных групп было пятнадцать. И с течением времени количество периодически увеличивалось.

Земляне тоже менялись. Их эмоции и потребности становились другими. И это безвозвратно меняло планету. А потом появились характерные симптомы, как когда-то на Римпве. И чем дальше, тем больше ситуация походила на то, что творилось у нас. Мы были бессильны. Спустя три сотни лет и получив новый ряд способностей, мы не смогли бы как-то исправить ситуацию. Повторная борьба теперь уже с чужой планетой нам была не по плечу.

Тогда Ариадна, дочь Императора, забила тревогу. Достаточно избалована, на мой взгляд, она решила поиграть в величие и благородство. Но она нашла на Земле профессора Иванова. Почему я присоединился к этой игре? Профессору удалось зажечь во мне надежду на нормальную жизнь, в которой будет место радости, улыбкам, пусть даже грусти, лишь бы заполнить эту сосущую пустоту. Вот уже почти двести лет я не испытывал ничего кроме усталости.

Ромо такой поворот не устроил. Он не видел перспектив и не хотел перемен. Его устраивал естественный ход событий. Мы долго спорили, но мне так и не удалось убедить друга. Слишком хороши были правила игры, которые мы когда-то придумали. Отказаться римпвийцу от крови было труднее, чем человеку от наркотиков. Но вопль внутри для меня был страшнее потери новых одурманивающих способностей. Впереди маячила призрачная свобода от донорства. Нас могли заменить люди, способные напрямую передавать свою энергию. Поэтому я и моя группа дали согласие на участие в эксперименте, надеясь, что прихоть дочери Императора окажется небезрезультатной.

Ортон, имеющий влияние на Императора советник, так же не углядел в переменах выгоды для себя. Он был нашим главным оппонентом. Продолжая работать с Ромо, советник успел хапнуть себе чуть ли не население целого мегаполиса, для разведения в неволе. Так он рассчитывал продлить наше существование. Но существовать уже не хотелось. Я готов был либо умереть, либо заменить себя человеком. Ненависть к планете не оставляла мне другого выбора.

Я чувствовал под собой холодный пол. Только этот холод удерживал меня в сознании. И обещание Ромо добраться до Ренаты. Даже в этом амебоподобном состоянии я чувствовал, как судорожно захлебывалось сердце. Она дарила мне бурю эмоций. Различный спектр их я испытывал с тех пор, как увидел ее уставшее лицо в обрамлении каштановых волос. Когда мы сидели на крыльце под звездным небом. Даже, когда она узнала о нашей сущности (узнала только то, что мы позволили). Она наполнила меня такой радостью, что даже Римпва не в силах была все поглотить.

Я ясно видел ее лицо перед своими закрытыми глазами. Черты классические, но не лишены индивидуальности. Она должна была чаще улыбаться, тогда на щечках появляются ямочки. Жаль, что события, произошедшие с людьми, не располагали к хорошему настроению. Но когда она все же улыбалась, мне и самому хотелось растянуть губы в улыбке. Я ненавидел людей, а сейчас ради одной из них готов был вырвать сердце своему бывшему другу.

Ренату больше никто спасти не сможет. Если Ромо не врет, и Ариадна мертва, то остается только один выход — нужно вернуть людей на Землю. Она уже не та, какой мы привыкли ее видеть, но все еще пригодна для жизни. Пусть людей там не ждут комфортные условия, но и на Римпве Ортон не предоставит им пятизвездочного отеля.

Хотелось спать. Это простое желание валило с ног великих воинов. Что уж говорить обо мне, никогда не утруждавшим себя каким-либо испытаниям силы воли? А нужно было.

Я уже не понимал, который день мы находились в пути. Наше новое средство передвижения больше походило на мотоцикл, и удобств никаких не предполагало. Явным плюсом была только скорость. Но мы теряли это преимущество на стоянках на сон. Иногда я засыпал прямо в кресле, не в силах бороться более с усталостью и голодом. Провалившись в сон, я все бежал от кого-то, неся свет в сжатых в кулак пальцах. Организм не получал отдыха от подобных сновидений. А просыпался я от урчащего и сосущего недовольного желудка. Рацион наш был скуден. Времени добывать пищу было не достаточно, поэтому мы урезали и время на трапезу. Зачем лишний раз бередить?

Но римпвийцев мучил не только этот голод. Их специфическая жажда изводила куда больше. Они уже не находились под куполом лагеря, пропитанным человеческой энергией, и отдавать было нечего. А планета требовала дань. Ежедневно. Ежечасно. И это проявлялось в их резких движениях, молчании, взглядах, которые им казалось, я не замечаю.

Я старался не слишком увлекаться этими мыслями, но и быть на чеку. Что я мог сделать против двух подготовленных римпвийцев? Мой рационализм подсказывал, что в любом случае выбор у меня невелик и результат будет идентичным. Разницу составят только лишь условия решения задачи. Я, либо поделюсь кровью добровольно, либо обезумевшие от голода римпвийцы не дадут мне дотянуть до встречи с Императором. И лучше приступить к действиям раньше, чем позже.

На мое предложение они отреагировали агрессивно, полагая, что сами справятся. Возможно, они могли контролировать свою 'жажду', но, изучая природу общения римпвийцев со своей планетой, я в этом очень сомневался. Они могут сдерживать себя до поры. Но, в определенный момент слепая жажда перемкнет осмысленные процессы. И тогда…

Меня заботила не жалость к собственной жизни, а стремление доставить Императору образец. Я и сам от себя подобного самоотречения не ожидал. Это скорее присуще молодым энергичным людям, а не пожилым ученым. Собственное мужество радовало, заставляло действовать и кое-что напоминало.

Еще в детстве, начитавшись научной фантастики, я мечтал принести свою жизнь в жертву человечеству. Тогда все это было так романтично, и мое остывающее тело в кровавых ранах на руках молодой красавицы, проливающей потоки слез, и минута молчания в память моего великого подвига, и скорбные лица, и памятник на площади названной моим именем.