Олеся Андреева - Люди без Планеты

Меня глубоко поразил поступок Насти. В лагере она была странной апатичной особой, редко улыбающейся, с недовольным взглядом. Полная противоположность брата. Мне было интересно наблюдать за ней. Особенно любопытными были те моменты, когда она выходила из своей 'спячки'. Но это были в основном краткие мгновения, после которых она опять 'выключалась'. Всплески ее эмоций я ощущал особо остро, даже на расстоянии. Меня не беспокоило ее психологическое состояние, и вообще людей в целом. Хотя, несомненно, совместное проживание сблизило нас. Поэтому я был удивлен своим вниманием к странной землянке, но списал это на научный интерес.

Во время побега я не спускал с нее глаз, все казалось, она готова выкинуть глупость. Обычно после ее очередного приступа равнодушия скрывался бунт, который сама Настя не всегда была в силах сдержать. Эта взбалмошность говорила только об опасной внутренней нестабильности. Маша и та держалась устойчивее. После случая в лабиринте я по-другому посмотрел на нее. Хрупкая, хотя и спортивная, невысокого роста, короткая аккуратная стрижка, обросшая за три месяца, придавала ей еще более беззащитный и безучастный вид. Но в критический момент эта шелуха отлетела, и она вела себя хладнокровно и расчетливо, хотя все ее предыдущее поведение говорило о склонности впадать в истерику. Даже голос ее окреп в тот момент, в нем появились ярко выраженные интонации лидера, не собирающегося уступать своего положения. Возможно, это не смелость побудила ее дать страшному 'вампиру' свою кровь, а спящий в ней до того инстинкт самосохранения, просчитывающий ходы наперед. А, ведь, я мог и не остановиться. Настя не знала, что мне это стоило больших усилий. Слишком много требовалось энергии для самолечения. И слишком громко напомнила о себе планета.

Я вздохнул. И получилось это как-то особенно тяжко и эмоционально. Закрыв глаза, откинулся спиной на холодную дверь, вспоминая, как спокойно было находиться в лагере. Безмятежная свобода от нашего ежедневного долга. Результат появился не сразу, но груз Римпвы ощущался с каждым днем все легче и легче. И чем ближе к финишу приближались исследования, тем больше появлялось желаний, эмоций, неважно, какого характера, но они появились. Пустота внутри, которую раньше и не осознавал, перестала звенеть. С одной стороны, это было здорово. Но с другой — слишком много свободы в чувствах сразу навалилось. Это я осознал теперь, сидя в темноте, отрешенный от блаженного покоя. Я уже определенно не та личность, что была в начале эксперимента. Тогда я и подумать не мог, что свобода вызовет привязанность к землянам. А это противоречило всему, что я когда-либо знал.

На Римпве нет любви.

Есть здравый смысл.

Поэтому о понятии 'влюбленности' я узнал, только побывав на Земле. То, о чем у нас не задумывались за невозможностью пережить и испытать на собственном опыте, там было само собой разумеющимся.

Я был рожден в первой партии после восстановления Великого Порядка. Следующая партия реализовалась через пять лет. Таким способом контролировались изменения в ДНК, передающихся по наследству. Мы до сих пор меняемся, как говорят ученые. И до сих пор оплодотворение происходит по выверенному графику.

Вторая причина, по которой приходилось контролировать деторождение — равномерное заселение планеты после резкого сокращения населения. Согласно последним исследованиям, стало известно, что на Римпве в данный момент находится оптимально благоприятное количество обитателей. И увеличивать его в ближайшее время не будут. Особенно в свете революционных перемен в сфере потребления 'энергии' и отношения к землянам. И эта мудрость в отношении с планетой появилась из печального опыта нерационального ее использования. Это великое счастье жить на теперешней Римпве.

Беспорядочная, хаотичная Земля, усеянная неконтролируемыми безумцами, была всегда мне неприятна и непонятна. Люди не вызывали во мне ничего, кроме холодной брезгливости, а сама планета — усталости от своей бурлящей хаотической энергии. Но Земля была единственным источником 'ресурсов', поэтому работой своей я гордился. Мы приносили домой спасение, и были в глазах многих героями. И никогда не возникало сомнений относительно правильности и корректности использования людей. Они же использовали своих животных в пищу без особых угрызений совести.

Все претенденты, желающие служить в отряде Аарона, проходили строгий контроль. Этот род деятельности не предусматривал сбоев ни по каким-либо причинам. Меня выбрали в отряд Аарона за соответствие всем требованиям. Где главным было не физическая подготовка, но самоконтроль. Я слышал байки и пару раз видел сам, как после сдержанной и правильной Римпвы на Земле сносило башню. Таких безумцев мы уничтожали, дабы не оставлять после себя следов присутствия.

Я был одним из первых, кто отрапортовал об изменении состояния Земли и появлении характерных катаклизмов. Меня Аарон назначил руководить исследовательской группой, наблюдавшей за малейшими изменениями, как самой планеты, так и ее населения. В течение ста лет я следил за ситуацией изнутри. Сомнений не было, Земле недолго оставалось функционировать в том виде, в каком она была. И когда встал вопрос о перераспределении отрядов, я остался под командованием Аарона. Это произошло не от сочувствия к людям. Это был здравый смысл и долг моей планете. Предоставленные расчеты доказывали, что мы должны поменять подход к получению энергии от людей. В противном случае, наше существование могло прекратиться. Автоматически я давал согласие на участие в исследовании профессора Иванова. Это так же была обязанность, не навязанная нам, но осознанная. Кто-то должен был испытать не только аппарат Иванова и его метод, но и на собственном организме проверить переносимость подобного вида передачи энергии чуждой нам до этого.

Сложнее всего было удержаться от естественных рефлексов при виде человека и поменять отношение к ним в целом. Разум понимал, но тело привыкло срабатывать автоматически, поэтому приходилось делать над собой усилие. Когда же над лагерем впервые появился поток энергии, напрямую уходящий в планету, мы замерли. В груди поднялась сумбурная волна непонятных переживаний, в какой-то мере даже испуг. Но это теперь я знаю название нашему смятению, тогда же незнакомая буря сводила с ума. Это почувствовали все римпвийцы в лагере, как только процесс был запущен. Мы не могли спать, пропал аппетит, было полнейшее отторжение инородных ощущений. Хотя это было даже не появление эмоций, с нас просто убрали связь с Римпвой. Наличие эмоций в нашей группе повышали постепенно. Было непривычно, неудобно. Что-то лишнее, бесполезное повисло на нас грузом. Именно в начале это было невыносимо, голова раскалывалась от новых мыслей, которые раньше и возникнуть не могли, сердце колотилось, как заведенное, не зная покоя. Но это было терпимо.