Олег Лукьянов - Вардес: Лик Бога

— Что?! — едва не взревел я, стараясь, чтобы голос звучал как можно грознее.

Не хватало еще, чтобы этот придурок вознамерился проверить свои нелепые догадки.

Драться с ним и его командой в мои планы никак не входило.

Он довольно засмеялся, а я, пытаясь понять была ли в его смехе издевка, вперил в него грозный взгляд. Отсмеявшись, он с радостью в голосе протянул:

— Ты бы видел свое лицо. Шутка удалась, неправда ли?

— Правда, — сказал я с внутренним облегчением, капитан дал задний ход, это хороший знак. Правда, мне что-то было не весело.

— Ну ладно, ладно, — все еще улыбаясь, сказал он. — Может быть, бутылка хорошего вина, как раз завалявшаяся по такому случаю у меня в каюте, исправит мою оплошность?

— Не откажусь, — для вида сухо бросил я.

Ох, не так, оказывается, ты прост, капитан. Что же ты задумал?

Проходя мимо какого-то скучающего матроса, одиноко сидящего на бочке у ступеней вниз, капитан подал ему заковыристый знак. Как-то неясно сложил два пальца и прижал ладонь ко лбу. Еще больше мне не понравилось, что матрос даже не шелохнулся, сделав вид, что не заметил знаков капитана, а тот, больше не обращая внимание на «спящего» с открытыми глазами матроса, спустился, увлекая за собой меня.

Если бы я внимательно не прислушивался, то среди ставшего привычным корабельного шума не различил бы, как «спящий» доселе матрос, едва мы спустились, вскочил и стремглав куда-то побежал. Что бы ни значил этот знак, но он явно касался меня.

Каюта капитана по меркам моего мира была скромной. Комната пять на шесть с небольшим окном — иллюминатором. Вместо стекла тонкая и мутная пленка, вполне возможно, что из рыбьего пузыря. Толстяк не стал ограничиваться светом, исходящим из маленького окна, зажег масляную лампу поставил ее на стол. Из комода в углу и вправду достал зеленую кривую бутыль с темной жидкостью внутри.

Поставил бутылку на грязную столешницу с таким видом, что мне стало не по себе: как глаза малознакомого собутыльника говорят: «Вот, мол, выпивка моя, а где же твоя закусь?»

Вслед за вином из сундука стариной работы на свет показались два граненых кубка. Как только капитан принялся в них разливать вино, я окончательно утвердился в мысли, что попал в жилище алкоголика, а вовсе не в гости к человеку, который в состоянии понять, что гостя нужно угостить едой, а не спиртом. Тем более, что ему самому лишь щелкнуть пальцами, корабельный кок обставит все в лучшем виде, а мальчишка — юнга быстро разложит блюда на столе…

— Ну, выпьем за знакомство! — с неожиданным ревом поднял кубок он.

Я молча поддержал тост, осушив свой кубок. Вино как вино, чего он им так гордится? На всякий случай я изобразил на лице удовольствие от выпитого.

Капитан польщено улыбнулся, но сказал вовсе не то, что я намеривался от него услышать:

— Ну что ж, раз мы стали такими приятелями, а не рассказать бы тебе, за чем охотился тот маг?

С видом вселенской печали я покачал головой:

— Капитан, мне казалось, что мы договорились больше не поминать эту щекотливую тему…

Добродушный и небритый пару дней толстяк со всей силы ударил кулаком по столу так, что бутылка с бесценным вином опрокинулась на пол. Возможно, он намереваясь просто напугать скользкого типа, но увидав им же содеянное святотатство, взревел раненым вепрем:

— Запомни, щенок, капитан Хук никогда не договаривается с сопляками, вроде тебя!

Кровь, разогретая вином на голодный желудок, с силой ударила в голову. В глазах потемнело от бешенства, в подобном тоне со мной разговаривал только Луна, но у него хоть было оправдание…Тем не менее я попытался взять себя в руки:

— Капитан, вы перегибаете палку… — сказал я тихо, но с бешенством в голосе.

— Кто это вы? — как-то даже опешил он. — А, ты услышал моих молодцев? Ребята!

Дверь распахнулась, и в комнату с саблями наголо ворвалась гурьба матросов.

— Либо ты мне скажешь, что украл у мага, и отдашь эту вещь мне, — говорил капитан, — либо ты все равно скажешь и отдашь, но поверь, тебе при этом будет очень больно…

Я узнавал себя с трудом, ярость и бешенство клокотали во мне с такой силой, что, казалось, стоит мне ее выпустить, как разметаю все в каюте. Наверно, увидев это в моих глазах, капитан предостерегающе поднял руку:

— Только без глупостей мальчишка, вовсе не хочется тебя убивать. После выпитого вина колдовать ты не сможешь еще дня два, а мои матросы изрубят…

Он осекся, глядя на то, как его тяжелый бронзовый кубок сминается под моими пальцами, как жестяная банка из-под пива. Я не видел, но чувствовал, как бледнеют матросы, видя, что граненый кубок под моей ладонью становится похожим на пластилин. Я сжал его так, что металл, словно ртуть, потек у меня из-под пальцев, и когда я разжал ладонь, он как кусок нагретой смолы, дымящейся каплей упал на стол. Что бы это ни было, но вряд ли тут дело в великой моей силе.

Скорее уж я расплавил его нечеловеческой яростью…

Я порядком уже остыл, и когда вновь заговорил, голос звучал ровно без следа былой злобы:

— Капитан, я прощаю тебя… Во второй уже раз. Но помни, еще не было смертного, которому я прощал трижды… Не советую больше искушать судьбу.

На капитана было жалко смотреть. Щетина на известняковом лице выделялась черным как ночь, правый глаз дергался в тике, я встал и, бросив мимолетный взгляд на старавшихся сделаться невидимым матросов, гордо вышел из каюты.

Слава богу, каюта, а точнее коморка «для гостей», располагалась не так уж далеко. Едва зайдя и заперев дверь хлипкой щеколдой, бросился на жесткие нары.

Только сейчас понял как я устал: побег от Сириния, потеря Лейлы и выяснения отношений с наглым капитаном — придавило сейчас тяжелым грузом. Веки сомкнулись и я стал проваливаться в объятия сна… Но выспаться было не суждено.

Показалось, что едва я закрыл глаза, грохот палубы над головой возвестил, что время обеденного сна закончилось. Спросонья почудилось, что наверху матросы демонстрировали друг другу танцы народов мира, стучали каблуками и водили у импровизированной елки хоровод. Представив эту картину, мое помятое лицо разгладила кривая усмешка, надо бы пойти поучаствовать. Зевая и подтягиваясь, между делом проклиная всех дураков в мире, я поднялся на верхнюю палубу.

Картина. что открылась мне, была на редкость удручающа: капитан орет во всю мощь луженой глотки, от этого крика в ушах звенит даже у меня. Бедные матросы сбиваются с ног, метясь по палубе, как белки лазали на мачты, крепили и тянули там какие-то канаты. Через несколько длинных минут стало видно, к чему привели их суматошные усилия: корабль вместе с дополнительными парусами обрел новую гордость и мощь. Раздуваемые ветрами белоснежные паруса всеми силами тянули фрегат, с большой скоростью унося его в бескрайний океан.