Елена Грушковская - Перенос

— Мамочка, ты что? Не плачь, мама!

Я прижимаю её к себе, вытираю слёзы. Нет, она мне не чужая. Биологически она моя, она произошла из этого тела. Кроме биологической, нужна и духовная связь, но она у нас уже есть: я люблю Лизу не менее сильно, чем Машу.

— Ты почему плачешь, мама? — обеспокоенно спрашивает Лиза, заглядывая мне в глаза.

Что я могу ей ответить?!

— Пустяки, малыш. Всё, я уже не плачу. — Я взглядываю на себя в зеркало. — Вот только весь мой макияж, над которым я трудилась целых полчаса, полетел к чертям собачьим.

Вадим хмурится, а Лиза хихикает.

— Мама, ты сказала плохое слово…

Вадим говорит:

— Да, мама выругалась, и значит, она сегодня не получит сладкого. — Он смотрит на часы и спохватывается: — Так, скоро начнут прибывать гости, пора переодеваться!

Лиза облачается в нарядное бело-розовое платье, белые гольфы и белые лакированные туфельки с ремешками, я делаю ей два хвостика по бокам и прицепляю пышные белые банты с блёстками. Появляется Вадим в костюме Гамлета. Критически оглядев себя в зеркало, он говорит:

— Слушай, мне обязательно в этом быть? По-моему, я выгляжу глупо.

Лиза, увидев его, хлопает в ладоши.

— Нет, нет, папа, здорово!

— Ну, может, хотя бы вот это снять? — Вадим теребит пластмассовую шпагу на своём поясе. — Это уж совсем маразм!

— Не надо, оставь! — просит Лиза. — Мама, папа, встаньте рядом!

Мы с Вадимом становимся рядом, и Лиза смотрит на нас, улыбаясь до ушей.

— Вы как принц и принцесса, — говорит она. — Ни у кого нет таких мамы и папы! Мамочка, это ты придумала так нарядиться?

— Да, это её идея, — отвечает Вадим. — Она, конечно, выглядит потрясающе, а вот я…

— Папа, ты тоже потрясающе выглядишь, — заверяет Лиза.

Она берётся за наши руки, и мы идём встречать гостей.

Одноклассников Лизы привозят их родители. Все они справляются, во сколько следует заехать за их чадами. Всем я отвечаю, что праздник будет длиться часа три-четыре, но они вольны забрать детей, когда им удобно. С двумя ребятами приезжают бабушки и просят разрешения остаться, чтобы присмотреть за своими отпрысками, а заодно и за всеми остальными. Разумеется, я не могу им отказать, а помощь принимаю охотно: чем больше взрослых будет следить за порядком, тем лучше.

Собирать и организовывать ораву детишек в течение четырёх часов, так чтобы никто из них не скучал, никто ни с кем не подрался, и никто ниоткуда не упал — дело не из простых. Я — массовик-затейник, Вадим — страж порядка, а две бабули, обещавшие нам помощь, предпочитают отсиживаться в тени, пить чай да покрикивать на своих любимых внуков:

— Васенька, ты куда полез? Упадёшь!

Или:

— Леночка, не лезь на горку! Ушибёшься!

При этом бабули оказываются на редкость прожорливыми особами. На халявку они поглощают бутерброды пачками, пробуют все салаты и заглатывают пирожные, а к маленьким шашлычкам они мгновенно воспламеняются страстью. Они не скупятся на комплименты, хвалят угощение и едят, едят, едят. Хорошо, что еды заготовлено с запасом, думаю я.

Корсет платья душит меня, дети кричат, а именинница требует к себе моего особого внимания. Она ревнует меня к гостям, то и дело дёргает меня за подол, и чуть ли не каждые пять минут я слышу её капризный и требовательный зов:

— Мама!

Мне некогда присесть даже на минуту: я веду за собой, увлекаю, организовываю, созываю, зажигаю, управляю. Вадиму тоже нет покоя: он главный миротворец. Он разнимает, успокаивает, объясняет, что нельзя бить Васю, рассуживает, утирает слёзы, раздаёт конфеты, собирает отбившихся в сторону, подбадривает застенчивых и утихомиривает слишком бойких. Не могу сказать, что это даётся ему легко: праздник ещё в разгаре, а его голова уже блестит от испарины. Из всех взрослых только бабули чувствуют себя беззаботно: они прохлаждаются в тени яблони, то и дело просят ещё чаю и беседуют о чём-то своём, забыв даже о собственных внуках.

В общем, праздник получается на славу.

Последний бутерброд съеден, последний гость забран родителями, а нам предстоит то, чем заканчивается всякий праздник — уборка. Лиза с Вадимом относят посуду на кухню, а я мою, надев поверх платья принцессы фартук. Вадим выглядит забавно, таща с постным лицом гору грязных тарелок на кухню в своём чёрном костюме Гамлета, при шпаге. Если бы принц Датский был помощником посудомойки, он, наверно, выглядел бы так же. Я хочу снять стесняющее меня платье, но Лиза просит:

— Мама, побудь ещё принцессой! И ты, папа, тоже ещё побудь принцем.

Ради именинницы я геройски терплю удушающие объятия корсета, а Вадим не расстаётся со шпагой, которая путается у него под ногами. Мы играем в принца, принцессу и их дочку, экспромтом придумывая сказку и тут же разыгрывая её в лицах. Папа-принц едет на войну, сражаться со злым королём, всех побеждает, а в это время дракон похищает их дочку, и папе снова надо садиться на коня и скакать на выручку. Но пока он ездил за дочкой, другой дракон утащил маму-принцессу, и папе-принцу снова нет покоя. В пылу сражения он шпагой чуть не сшибает люстру, и я говорю:

— Ну, всё, пора успокаиваться. Поиграем во что-нибудь тихое.

Через некоторое время Лиза начинает зевать, и Вадим на руках несёт её в постель.

Я стаскиваю парик и вылезаю из платья. Гудят ноги, болит спина, а когда я закрываю глаза, перед ними мелькает круговерть обрывков сегодняшнего праздника. Дети, дети, дети — скачущие, бегающие, орущие. А мне сегодня ещё под громкую агрессивную музыку изображать сексуальную стерву в обтягивающем чёрном костюме и с кнутом, чтобы разнокалиберные самцы испытывали возбуждение. С каким удовольствием я осталась бы сейчас дома и не надевала убийственный двенадцатисантиметровый каблук и "гестаповскую" фуражку! Зачем я это делаю? Неужели мне нравится моя работа? Половины тех денег, что я зарабатываю, хватает, чтобы полностью обеспечивать себя, не беря ни копейки у Вадима, а другую половину я откладываю про запас. Нравится мне это или уже нет — не знаю. Может быть, в другой момент я ответила бы как-нибудь иначе, но сейчас, будучи вынужденной надевать на усталые ноги высоченный каблук, я отвечаю: я её ненавижу. Ненавижу похотливых самцов, которые пришли глазеть на моё тело, и которым нет дела до того, что я умираю от тоски по Маше, скучаю по Ване и не могу понять, как Эдик мог сказать: "Дай нам вздохнуть". Что он имел в виду?

Впрочем, винить некого. Я сама пришла в "Атлантиду" и сама согласилась танцевать, а посему принцесса превращается в стерву в чёрном латексном костюме-"кишке", ботфортах на двенадцатисантиметровом каблуке и фуражке, похожей на те, что носили гитлеровцы. Самцы глазеют и платят, чтобы она хлестнула их длинным чёрным бичом, платят, чтобы потрогать её обтянутое чёрным латексом бедро, а чтобы полежать на подиуме под её сапогом, платят втройне. Лица её они не видят: оно скрыто маской.