Вероника Иванова - Звенья одной цепи

– Да обиделась она, вот и весь сказ.

– Обиделась? Почему ты так решила?

– А когда девушка из дома выходит да носом шмыгает, разве только не рыдает, что это значит?

Что мое поведение довело ее до слез. Как кочка, подвернувшаяся под ногу на ровном месте. Наверное, я бы тоже чувствовал себя не лучшим образом, если бы меня вдруг отставили в сторону в том деле, в котором я дока, и отправились за советом к неучу.

– Если бы она была чуточку помягче…

– Рыжие зазнайки все равно насели бы на вас.

Потому что не хотели терпеть правление женщины. Или потому что она правила недостаточно хорошо?

– Но ведь на осеннюю ярмарку назначать цены должна была Нери?

Ньяна кивнула.

– Она в чем-то ошиблась? Ввела купцов в разорение?

– Да как вы могли такое подумать?! – взвилась защитница, и стало понятно, что защищает она отнюдь не одного меня. – Ничего подобного не было!

– Тогда почему вся рыжая братия настроена против нее?

– Так ведь женщина… Она семьей заниматься должна. Дом вести. Детей растить. С этими-то делами лучше нее справиться никто не сможет. А йерте Нери не такая. Она учиться хотела, еще когда отец ее был жив. И поехала бы в город, да только сначала родитель сильно занемог, а потом не до учебы стало, когда весь Дол на нее свалился нежданно-негаданно.

Но тогда девушка должна бы радоваться моему появлению, ведь оно означает обретение свободы. И возможность осуществить мечту. Однако пока я вижу ровно обратное отношение. Почему? Или короткое время власти затуманило юную голову?

– Теперь-то она может учиться сколько пожелает.

– Может, – согласилась Ньяна. – Да только кто ж ее возьмет? Не девочка уже, а невеста на выданье, таких в города одних не пускают.

Это верно. Одно дело учеба, и совсем другое – поиск забот на плешь мужей, уставших от своих старых жен. Если в столице строжайшим образом присматривают за молодыми приезжими девицами, то в небольших городках должны и вовсе глаз не спускать.

М-да, один узелок за другой цепляется, и вот уже целый ковер навязался. Всего несколько случайностей, которые могли бы вовсе не случиться, если б Боженка не решила поиграть судьбами, и юные надежды оказались загублены на корню. А что самое печальное, эти сухие корешки будут у меня теперь под ногами мешаться, куда бы ни пошел. Не потому, что виноват, а потому, что… так получилось.

– Так что в Доле с погодами?

– А ничего, – отмахнулась защитница. – Каждый год одно и то же.

– Так не бывает!

– В другом краю, может, и не бывает. А у нас одно лето от другого не отличишь.

Воистину блаженное место! Точно знать, когда придет тепло, а когда затрещат морозы – это ли не мечта любого человека, живущего что на земле, что в городе?

– И неурожая не случается?

– Даже старики не припомнят.

М-да. Была надежда сопоставить качество товаров годам… Не сбылась. Значит, придется действовать иначе. А что, если и цены ненамного менялись? Может, достаточно будет только прибавить по монете или отнять?

Но и вторая моя надежда на «удачу» не оправдалась. Хранящиеся в большом сундуке у стола сводки цен за прошлые десятилетия отличались друг от друга то в одной цифре, то на порядок, и после часового изучения я отчетливо понял лишь одно: весной за товары просят обычно больше, чем осенью. Но это как раз вопросов не вызывало. И дураку ясно, что после зимы припасы поуменьшились, а то и вовсе закончились, и спрос растет как на дрожжах, а после лета ту часть провизии, что не пошла во всяческие засолки и прочие заготовки, надо скидывать с рук, пока не начала портиться – подобных премудростей торговой жизни я насмотрелся, пока ходил тенью за тем же хитрецом Атьеном. Но от чего оттолкнуться, чтобы и не заломить цену сверх всякой меры, и не оставить торговцев недовольными?

На дне сундука, под ворохом пожелтевших бумаг и изношенных долгим использованием гусиных перьев обнаружилась книга для записей, похожая на те, которыми пользуются столичные невесты для составления списков претендентов на каждый из затейливых танцев бала, устроенного по случаю дня рождения или прочей надобности показать себя миру и самой хоть краешком глаза на мир посмотреть. А ведь когда-то мое имя тоже бывало в таком списке. И не в одном… Правда, ни я, ни девушки, в юбках которых доводилось путаться моим ногам, не думали тогда о чем-то серьезнее мимолетного прикосновения губ. К тому же для меня балы закончились, едва успев начаться.

Под потрепанной кожей переплета мой взгляд встретили листки, исписанные мелкими округлыми буквами: по несколько строк, разделенных пустыми кусками. Каких-то чисел, похожих на даты, не стояло ни на одном листке, значит, мне в руки попался не дневник, а что-то другое. Я подвинул кресло так, чтобы света из окна было достаточно для чтения, присел на подлокотник и открыл первую страницу.

«В юности кажется, что время мчится так, что за ним не угнаться, но как только переваливаешь за половину жизни, понимаешь: вот сейчас оно только-только понеслось вскачь, а раньше едва переставляло ноги…»

Мудрые мысли, записанные впрок? Должно быть, старику и точно нечем было занять себя в Блаженном Доле, если он тщательно выводил в книге истины, которые и так узнаешь, когда наступает срок.

«Никогда не нужно жалеть ни себя, ни других. Чем больше жалеешь себя, тем глубже проваливаешься в темную бездну уныния. А как выбраться из ямы? Только взлетев, потому что края ее норовят обвалиться, когда пытаешься цепляться руками и ногами. Других же жалеть и вовсе нет никакого толку, потому что малейшую жалость, исходящую от тебя, они принимают за предложение снять с их плеч груз. А зачем тащить лишнее, когда и сам не знаешь, куда деть скарб, болтающийся за твоей спиной?..»

Странно понимать, но дедушку определенно что-то мучило, иначе он не искал бы оправдания своим страданиям. Я бы думал так же, если бы, к примеру, отказал кому-то близкому в помощи. Хотя кому – близкому? После смерти родителей никого не осталось. Лодия не в счет: она всегда шла по собственному пути. Впрочем, как и я.

«Дарственная служба заманчива тем, что позволяет совершать любой свой поступок, прикрываясь плащом должности, да еще получать за это жалованье. Но когда спускаешься с небес большого города на землю, поближе к людям, видящим в тебе действительно оттиск Дарохранителя, случаются весьма горестные чудеса. Понимаешь, к примеру, что как люди служат тебе, так и ты служишь им. И нельзя отказать даже в самой завалящей просьбе, потому что сначала останется разочарованным один, потом другой, потом десяток, и поток монет в казну Дарствия начнет иссякать. А жалованье твое проистекает ручейком из той же реки, и, если она пересохнет, тебе тоже станет несладко. Ведь с тобой делятся деньгами для того, чтобы ты делал что-то, недоступное простому человеку. Недоступное по знаниям и умениям…»