Вероника Иванова - Звенья одной цепи

Разумеется, дверь была закрыта. Но засовы в гостевых домах всегда хлипкие, а веса во мне много, и достаточно было приложиться плечом в нужном месте к двери, чтобы та, отчаянно охнув, влетела в комнату.

Успели мы, судя по всему, вовремя: мужчина еще только-только склонился над лежащей на полу и, похоже, оглушенной или чуть придушенной, а потому неподвижной женщиной. Штаны насильника, разумеется, были приспущены, а длинная рубашка жертвы разодрана на спине. Видимо, наша нанимательница только-только успела снять с себя промокшую одежду и облачалась в сухую, когда враг ворвался внутрь. И оставалось только молиться, чтобы он своими действиями не убил незнакомку, потому что проверять ее дыхание и пульс сейчас было некогда.

Мужчина обернулся в нашу сторону не сразу, даже сорванная с петель дверь не слишком-то его побеспокоила, настолько сильным, видимо, было желание. Но когда в согнувшуюся дугой спину уперся наконечник дорожного посоха, сознание насильника чуть прояснилось. Настолько, что он попробовал убежать. Впрочем, безуспешно, потому что следующий удар пришелся в коленный сгиб, прорывая вместе со штаниной сухожилие.

Мужчина заорал благим матом, растягиваясь на полу и ощупывая колено руками в надежде хоть чуть-чуть уменьшить боль. Обезумевший взгляд скользнул по нашим лицам.

– Ах ты!..

Точное значение выкрикнутого слова было мне неизвестно, но этого и не требовалось, чтобы понять, какое чувство вызвали мои действия у насильника.

– Мало?

Я ударил по другому колену, теперь уже не с внутренней, а с наружной стороны, дробя кость кованым железом наконечника. Мужчина взвыл еще омерзительнее.

– Это научит тебя не приходить незваным?

В ответ насильник разразился пространной речью о том, что он с нами сделает, когда выберется отсюда. И что сделает с женщиной. Вторая часть не понравилась мне еще больше, чем первая.

– Знаешь, как поступают с теми, кто добивается близости с женщиной против ее воли?

Он знал. Или догадывался. В любом случае, когда я занес посох над его причинным местом, глаза мужчины стали похожими на застывшие лужицы олова: отказались что-либо выражать. Но, конечно, он до последнего мига думал, что мои слова лишь угроза, призванная напугать. Зато я, переступая порог комнаты, уже знал, что время запугиваний давно истекло.

Крик был истошный, но короткий и быстро захлебнувшийся беспамятством. Натти помог мне вытащить бездыханное тело в коридор, притворил дверь и подошел к женщине, все еще неподвижно лежащей ничком.

– Он ее что, того? Убил, что ли?

– Надеюсь, нет.

Я присел на корточки и дотронулся кончиками пальцев до тонкой шеи в том месте, где просматривался крупный сосуд.

– Жива. И скоро очнется. Надо бы ее хоть на кровать положить и… прикрыть тоже надо.

Но намного удобнее подхватывать под руки и под колени, когда человек лежит вверх лицом, а не затылком. Я осторожно перевернул незнакомку на спину и тут же растерянно остановился, разом забыв о своих благородных намерениях. Натти за моей спиной изумленно присвистнул:

– Это надо же… Так она баба или мужик?

Ответить на заданный рыжим вопрос я не смог ни сразу, ни четверть часа спустя, когда мы уже сидели в трапезном зале за тем же столом, который покидали, отправляясь на спасение, что называется, прекрасной дамы. И во мне почему-то крепло подозрение, что очень многие истории, посвященные подобным подвигам, умолчали об истинном положении дел, ведь под длинными юбками естества не разглядишь.

Обидчика незнакомки, пока все еще беспамятного, слуги снесли вниз, видимо в одну из хозяйственных пристроек, потому что в жилых комнатах места для него не нашлось. А может, и вовсе выкинули за порог гостевого дома, наверняка пошарив перед тем в кошельке. Немного радовало лишь то, что после происшествия меня и Натти больше никто не пытался разглядывать. Разве что исподтишка.

Эль нам все-таки принесли, причем намного лучшего качества, нежели пролитый, и все время, проведенное в ожидании питья, мою голову посещали смутные воспоминания о сказках, услышанных в детстве, но не из материнских уст. Потому что ни одна мать никогда не стала бы смущать малолетнее сознание собственного ребенка рассказами о людях, одновременно являющихся и мужчинами и женщинами. Судя по растерянному лицу Натти, его детство было еще более безмятежным, а вот я очень хорошо помнил свое недоумение от услышанного. И помнил, что по какой-то серьезной причине задавать вопросы было то ли запрещено, то ли попросту невозможно. В итоге память сохранила только удивление, недоверие и… Да, некоторый страх. С тех времен я хоть и повзрослел, однако увидев воплощение туманного прошлого прямо перед собой, вновь ощутил себя беспомощным ребенком. И надо сказать, не очень-то обрадовался возвращению в детство.

– Как такое возможно? – спросил Натти, проверяя пределы возможностей собственных бровей по части хмурости.

– Не знаю. Но я что-то слышал о таких… двуединых.

Слово очутилось на языке само собой, явно придя из бессознательного прошлого. Рыжий вопросительно вытаращился, а перед моими глазами вновь встало видение странного родимого пятна, располагавшегося чуть выше бритого лобка мужчины-женщины, все-таки перенесенного нами на кровать. Что-то вроде круга, перечеркнутого линией. Знак, который я видел много раз, но которому не придавал какого-либо значения. Осталось только вспомнить, где, когда и откуда на меня смотрело это странное око…

Она-он показалась на верху лестницы, и ее появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на все.

В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых черточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надежно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причем рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.

Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.