Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая

Еще была сумасшедшая надежда на Дмитрия Петровича. Пусть он пока занят, но он все равно узнает, что раба продали. Он найдет и обязательно перекупит. Может быть…

К третьему дню заточения пришло чувство безысходности и, забившись в угол, без особой пользы пялился в пространство, мысли стали тягучими, как растопленная карамель. Никто не придет, не поможет и не пожалеет. Никто не станет разговаривать с рабом.

Ужасно болело обожженное клеймом бедро. Притронулся к беспокоящему месту и чуть не взвыл от резкой боли. Хозяйка почему-то запретила дотрагиваться до повязки, запрет казался глупым — чего он там не видел? Она приходила сперва каждый час, а потом через три, делала перевязку, во время которой полагалось смирно лежать, отвернувшись к стене. Это был приказ. Но как бы ни злился на хозяйку, проявлять неповиновение считал глупым. Она ему помогает, и отказываться от ее услуг означало подвергнуть себя лишним мучениям.

Проковылял к двери и плотно приложил ухо к металлу. Ничего не слышно. Он посмотрел на часы, его три часа истекли, сейчас придет хозяйка менять повязку, уж лучше сразу подготовиться, чтобы потом не заставлять ее ждать и стоять над ним с надменным и скучающим видом.

Спустил штаны, улегся на кровать, и едва успел прикрыться пледом, открылась дверь, вошла хозяйка с неизменным лотком в руках. Точна, как радиационные часы. Черт бы побрал, эту точность! Хоть раз опоздала бы что ли, для разнообразия. Она, что на работу перестала ходить?

Она пододвинула стул, поставила на него лоток, откинула плед, да так, что открылась только повязка. Деловито звякнули инструменты. Раб раздраженно отвернулся к стенке…

Уныние, преследовавшее меня начало сменяться тупым безразличием. Завтра он улетит. Что ж, это кажется действительно все. Похоже, начался откат, какой бывает всегда после тяжелой и долгой работы. Хорошо, что папаня, вплотную занятый подготовкой к свадьбе обо мне не вспоминал эти дни. У меня просто не хватит нервов терпеть еще и его обвинения, которые обязательно последуют из-за недостатка информации. Правда, оставалась слабая надежда, что отец поймет все без лишних объяснений. Всегда хочется верить в лучшее.

О дальнейшей судьбе Влада доподлинно знали четыре человека — Эжен, Никита, Алиса, категорически отказавшаяся покидать свое рабочее место, не смотря на угрожающую близость родов и я. Завтра дежурство Лисы, и герцогский транспорт будет принимать она. Эжен подготовил все документы по Владу, остается заполучить на них подпись генерала, и бюрократические дела решены. Не желая афишировать происходящее перед участком, я пригласила отца к себе, решив, что так будет с ним договориться не в пример проще.

Папа явился после ужина, который я съела в полном одиночестве. Оказывается, это неприятно — есть в одиночестве. Привыкай. Так отныне будет всегда, за исключением тех редких вечеров, когда внезапно нагрянут гости. Ничего. Переживем.

— Зачем ты меня позвала? И почему Влада который день нет на работе? Ты о чем думаешь, ему отчеты сдавать! Или решила, что занятый своими делами я ничего не замечу? — вывалил папа на меня свое недовольство, после неуклюжего поцелуя в щеку, должно быть, означающего приветствие.

— Давай по порядку, — глубоко вздохнув проговорила я, плотно прижав ладони к столу, уговаривая себя не обращать внимания на его раздраженный тон. — Я прошу только об одном — выслушай меня спокойно. Я позвала тебя сказать, что Влад у тебя больше не работает. Эжен по моей просьбе составил все нужные документы, тебе остается только поставить на них свои подписи, сделай это, пожалуйста, утром. Влад уезжает завтра после обеда.

— Ты, что — рехнулась? — рявкнул отец, буравя меня гневным взглядом, а я мысленно закатила глаза — началось, теперь он будет упрекать меня, что я перескочила через его голову и совершенно с ним не посоветовалась… — Ты его продала, да? Да, как ты посмела? Как у тебя рука поднялась!?

— Что? — ошарашено переспросила я, глупо моргая.

Ожидая от родителя скандала, я и представить не могла, что он подумает, будто я способна на подобную подлость. Это оказалось для меня самым настоящим ударом.

— Кому ты его продала? — с угрозой в голосе спросил он, опершись руками на стол и нависая надо мной грозовой тучей. — Говори, быстро! Я перекуплю, пока не поздно. Ну!

— Не нукай, не запряг еще! — окончательно придя в себя, рассвирепела я. — Ты его не перекупишь, даже не надейся! Я продала его одному очень влиятельному человеку, и он раба не перепродаст ни за какие деньги, это раз! Во-вторых, мне не нужно твое одобрение или неодобрение. И с работы его уволишь, как миленький. И финансовые документы подготовишь, потому что изменить хоть что-то не в силах. Так или иначе, твой обожаемый Влад улетает завтра после обеда. А за тобой, если ты его не уволишь, будет болтаться штатная единица, исчезновение которой объяснить не сумеешь въедливым чиновникам из отдела внутренних расследований твоего горячо любимого главного полицейского управления!

— Ты мне, что — угрожаешь? — зловеще прошипел отец. — Соплячка!

— Можешь думать, как считаешь нужным, — безразлично откликнулась я, внезапно почувствовав всю усталость, скопившуюся за эту долгую неделю и только сегодня вечером прорвавшую тонкую пленку, за которой пряталась до этого, обрушиваясь тяжелым грузом на плечи. Откат, оказывается, пришел только сейчас.

— Ты такая же, как и твоя мать! — с ненавистью и спокойствием сообщил мне генерал, звонко шлепнув ладонью по столу, словно ставя точку на нашем разговоре и жизни.

— Ага, шлюха и убийца. Я знаю, уже поведали, — глупо ухмыльнулась я. — Тем не менее, я жду завтра все документы на Влада.

— Наташа передаст, я тебя видеть не желаю! — вставая и расправляя плечи, заявил он. — Я отрекаюсь от тебя! Ты слышишь!? У меня больше нет дочери!

Круто развернувшись, он большими шагами пересек каюту и громко хлопнул дверью. Со стены сорвалась повешенная недавно фотография. Жалобно и тонко звякнуло, разбиваясь стекло в рамке. Пальцы, намертво вцепившиеся в края стола, свело судорогой. По щеке, чертя обжигающую дорожку, поползла слеза. Я подняла лицо, не позволяя пролиться остальным. Рыдая и жалея себя, не добьюсь ничего, кроме приставучей головной боли, так что и начинать не следует. Ничего. Завтра будет новый день. Жизнь на этом не кончилась. Взрослеть это всегда больно.

…Ночь прошла. А он так и не смог заставить себя уснуть. Наполненная призраками прошлого и будущего темнота клубилась вокруг как туман, окутывая, давя на грудь многотонным грузом. К утру понял, что все изменилось. Разбилось на мелкие осколки, которые уже никогда не удастся не то, что склеить, собрать воедино. И это случилось даже не этой долгой, страшной ночью. Это случилось гораздо раньше, год назад, когда его грязного, усталого, скованного цепями, переполненного отчаянием и нежеланием жить притащили в дорогой отель и кинули одного в коридоре, а потом он увидел ее… Вот тогда-то все и рухнуло. И изменить уже тогда было ничего не возможно.