Николай Ярославцев - Меч Шеола

И остановился, думая, все ли сказал. А если сказал, то не увидят ли в сказанном какой обиды. И, словно извиняясь, неловко пробормотал.

— Я и сам, прежде, чем получаться начало мало — мальски, не одну синюху вытаскал. И пальцы в кровь жилами истирал. И запястье бил до костей жилами. Дедко Вран говорил, может так случиться, что и времени может не быть, чтобы руку в рукавицу сунуть. А теперь уж и не надо как бы. Рука в том месте, как кость отвердела. И пальцы притерпелись и пообвыкли.

Ратимир слушает, откинув голову назад. Одним глазом на Радогора смотрит, другим по лицам воинов скользит.

Не часто встретишь в жизни воина, который вот так легко и просто и ни чуть не медля, откроет кому — то свой заветный удар. Иные так и уносят их с собой в могилу. А парнишка разом выложил на ладошке с десяток. Да еще каких! Каких не только этим ребятам, но и Ратимиру не приходилось видеть и один страшней другого.

Чтобы сказал ему на это его волхв?

Думается по голове бы не погладил.

— Завтра снова приду, коли позовете. Сейчас же одних оставлю. И без того старшину Ратимира ждать заставил.

С того дня Радогор все свое время проводил на пустыре за крепостной стеной, если так можно было городской тын из заостренных бревен вековых деревьев. С раннего утра и до позднего вечера гонял он до седьмого пота воев Смура без всякой жалости и сострадания. Бывало и сам брал в руки деревянную палицу. Показывал. Как выстраивать защиту и готовить атаку, как прятать удар и мгновенно переходить в нападение. Ребята и сами себя не жалели, а чаще всего увлекшись, с таким ожесточением хлестали друг друга, что Радогор был вынужден вмешиваться и останавливать бой.

— Взор, ребята, у бойца должен быть всегда чист. Тело пусть безумствует, если ему так хочется. А глаза должны все видеть и замечать. Так говорил мне старый волхв. Вскружит голову злоба или азарт, считай смерть пришла… В бою тот побеждает, у кого рассудок чистым остается.

Помогало, но не надолго. А он пока особо и не настаивал. По себе знал, не сразу рассудок возьмет верх над азартом.

И они расходились по домам, чаще всего, разукрашенные синюхами и ссадинами, веселясь и хохоча во все горло.

К вечеру настолько выматывался, что до постоялого двора сил не было идти и обходился тем, что приносили Охлябя или Неждан. Или кто — нибудь из воевов.

Иногда приходил воевода Смур, а чаще же наведывался на пустырь старшина Ратимир. Вставали поодаль, в сторонке, чтобы не привлекать к себе внимания и не мешать ни воям, ни Радогору. Не отвлекали их вопросами, не лезли с советами. Стояли молча, лишь изредка обмениваясь, коротким многозначительными взглядами или парой, тройкой слов. И так же молча незаметно, уходили, вспомнив, что и у них есть кое — какие дела.

Бэру тоже скоро наскучило это зрелище, или вспомнил однажды, что он не кто — нибудь, не дворовая шавка, а грозный хозяин леса, встал и подался к опушке, предупредив из приличия его ворчанием.

У врана терпения оказалось больше, но и он спустя день после ухода бэра, слетел с плеча и скрылся там же, где накануне пропал и бэр. А вернулся только поздним вечером, пробравшись в избу через открытое волоковое оконце к изумлению Радогора. А утром тем же путем исчез снова.

— И то верно. — Решил Радогор. — Что им в граде делать, вольным тварям? И куда их потом? Не в клетку же? И не на цепь. Долго ли до неприятностей? То мальчонка глупый из озорства камнем или палкой запустит. Или перепугает кого. В городе что ни день новые люди. Лодия ушла, лодия пришла. И возами везут, везут, везут…

Радогор, — Как то, глядя на его меч хмурым, не любезным взглядом, посоветовал Радогор. — Ты бы меньше показывался в городе. Говорил я уже тебе… так Ии тянет он к себе взгляды. Больших денег стоит такой меч, даже без всяких тайн. Народ же в городе всякий бывает.

Радогор вздернул брови.

— Прятаться мне что ли сейчас всю жизнь?

То, что народ в городе всякий бывает и он сам знал, и сам видел. Торжище, о каких прежде и понятия не имел и народу тьмы всякого. Видел. Как- то и вовсе встретил таких, в которых и людей признать трудно. Телом широки. Лица красные. То ли на солнце обгорели, то ли зимней стужей и ветром студеным обожжены. Про лица сам угадал потому, как шерстью обросли до самых бровей. Волосы на голове от рождения не стрижены и не чесаны. Одни глаза светятся. На головах шеломы круглые. А на шеломах рога бычьи торчат. Доспех из толстой не гнущейся кожи. За спиной из — за пояса топор с двумя лезвиями. На поясе меч в ладонь шириной. По другую сторону боевой нож, чуть короче меча. Идут безбоязненно, людей толкают, воев задирают и женщин задирают.

Но прятаться?

Ратимир, шли вместе вечером на постоялый двор, поймал его удивленный взгляд и угрюмо пояснил.

— Из полночных стран. Море там студеное. Лед же и летом плавает по воде. Земля бесприютная и каменистая. Не родная.

— Чем живут тогда?

— На морского зверя охотятся. Или в чужих землях дружинниками служат. Народ безбоязненный, своевольный и до всевозможных безобразий жаден. Одно слово — ярлы северные.

Ратимиру эти люди не понравились.

Еще меньше понравились они бэру. Окинул их Ягодка взглядом крохотных умных глазок и заворчал, разглядев на их плечах медвежьи, хорошо выделанные шкуры. И уж совсем рассердился, когда попалась ему на глаза медвежья морда, украшающая боевой шлем.

— Они не только медвежьи морды на головы вешают. И кабаньи любят туда же вешать, поверх шелома. Чтобы страхом сразу всех пронять до самых пят. И в бою им уподобляются, зверям то есть. Аж пена изо рта хлещет от злобы, до того звереют. И себя не помнят… И лодии своим теми же харями украшают. А на реке или на море им лучше не попадаться. Верная смерть. Мы как-то попали на них, так еле ноги унесли.

Радогор, внимательно слушая его, оглянулся и сразу наткнулся на цепкий, колючий взгляд.

— Вот я тебе и говорю, Радогор, лучше бы тебе в городу не появляться от греха подальше. — повторил Ратимир уже тверже, понимая, что вряд ли он его послушает. С норовом парень родился. И в силу свою верит. И на этих ярлов, не к ночи будь помянуты, еще захочет посмотреть.

А той же ночью Радогора сны одолели. И один другого гаже. До зверь неведомый за ним крался. На зверином теле туловище птичья голова с изогнутым соколиным клювом. И тем клювом к его пяткам подбирался. Когтистые лапы землю выбрасывают на бегу. И глаза кровью залиты. И то ли клекочет, то ли рычит, но голос его Ягодке не перекричать. А Радко бежит, бежит и убежать не может. И ноги не слушаются. Но не от страха. Будто бы кто — то наговоры наговаривает. Потому, что кроме этого зверя есть еще кто — то, чей глаз следит неотрывно за ним.

И тянется к нему жесткая, поросшая рыжим волосом, лапа, чтобы разодрать в клочья грудину в том месте. Где суматошно колотится его сердце. А другая рука змеей ползет к, висящему над изголовьем, мечу.